Анна-Мария

Это была неправда, машина ее не ждала; она солгала, чтобы он отпустил ее. Анна-Мария шла теперь куда глаза глядят. Луна светила сквозь резьбу кованой вывески, и на ней явственно проступил ажурный силуэт коня. Вторые этажи домов, подпертые балками, выдавались над узкой улочкой. Анна-Мария вдруг поняла, что она не знает, где она… Никого… Тем лучше… Но одна мысль, что она может внезапно очутиться лицом к лицу с немцем, так испугала ее, что она ускорила шаг: хоть они и побеждены… Улица сделала поворот, ага! та самая площадь… Отсюда она легко найдет дорогу. Часы на Rauthaus[19] пробили один раз, человечки, которые там, наверху, выходят звонить, тоже появились только один раз. Анна-Мария устала, страшно устала… Она присела на край фонтана, журчащего снова посреди пустого города. Несколько капель брызнули ей в лицо, словно кто-то старался привести ее в чувство. Она встала… Луна скользила по готической надписи на карнизе Rauthaus, и в этом белом свете нельзя было разобрать ни единого слова. Совсем одна на этой площади, в волчьем логове, в фантастической стране… Анна-Мария подумала о Женни, она представила себе ее голос: «Люди добрые, проснитесь, искупленья час пробил!» А что, если она сейчас закричит? Ей хотелось крикнуть, как иногда хочется схватиться за тормозной кран в поезде… Люди добрые откроют окна и ничего не поймут. Никто никогда ничего не понимает.

Анна-Мария вернулась на виллу очень поздно. Полковник ждал ее на дороге перед калиткой; он вышел ей навстречу. Оба ночных сторожа, сидя у гаража, тихонько переговаривались, немецкие голоса в немецкой ночи…

— Я уже собрался на розыски! — сказал Жако.

Он взял ее руку, ладонь его была очень горячей, он, должно быть, сильно беспокоился.

— Я встретила Франсиса, мы смотрели иллюминацию. Потом я заблудилась.

— Как подумаю, что вы бродили одна по этим улицам… Если вы действительно были одна… Что заняло больше времени: иллюминация или обратный путь?

Анна-Мария выдернула руку и толкнула дверь. Горничная Лотта в своем прозрачном халатике появилась на верху лестницы. Она проводила Gnädige Frau в комнату, которую ей уступил полковник: великолепную спальню промышленника и его супруги.

— Мадам прекрасно выспится, — сказала Лотта, слегка поглаживая подушку. — Я знаю, кровать хорошая. И ночь хороша…

Она задела Анну-Марию бедром, чуть прикрытым полой халатика.

— Спокойной ночи! — сказала Анна-Мария.

Горничная удалилась.

В спальне горела только маленькая лампочка под цветным абажуром, и Анна-Мария зажгла плафон: большая комната… На стенах — отливающие атласом обои с серебристыми ромбами, мебель — светлого полированного дерева, парные кровати, туалетный стол, стулья, обитые атласом с ромбами, такими же, как на стенах и на тяжелых занавесях… Входные двери и дверцы двух больших стенных шкафов были из того же светлого полированного дерева, что и мебель. Анна-Мария открыла один из стенных шкафов — глубокий, с искусно вмонтированными ящиками и вешалкой, — обшитый изнутри деревом… Шкаф, достойный роскошной гостиницы. Анна-Мария разделась, потушила свет и, отдернув занавеси, распахнула окно: луна была с правой стороны, замок лишь смутно угадывался вдали… Ни звука… Слезы? Нет, ей не хотелось даже плакать.

Белая вилла предлагала новым хозяевам все свои удобства: холодильники, электрическую плиту, шеренги кастрюль и прочие домашние и хозяйственные усовершенствования, книги в прекрасных золоченых переплетах, выстроенные на полках Wohnzimmer[20], как кастрюли на полках кухни, одни и те же книги на всех виллах, которые до сих пор доводилось реквизировать полковнику, те же кресла, обитые ворсистой тканью, по преимуществу с крупным геометрическим рисунком, столы со стеклянной столешницей, произведения искусства — картины и скульптуры — на те же сюжеты, что и книги; новая мебель, как в хорошей гостинице или в санатории: современный комфорт, фаянс, белый кафель, гигиена, солнце, здоровье…