Анна в кроваво-алом

Картина передо мной напоминает выпуск новостей, только с выключенным звуком. Красно-белые тревожные огни на крышах всех полицейских машин мигают, но сирены выключены. Полицейские расхаживают в одинаковых черных куртках, прячут подбородки в воротники, лица мрачные. Они стараются казаться спокойными, словно подобное каждый день происходит, но у некоторых вид такой, будто бы они с радостью нырнули в ближайшие кусты и расстались с утренними пончиками. Несколько копов загораживают спинами обзор слишком любопытным объективам. А где-то посреди этого всего лежит разорванное на куски тело.

Жаль, ближе не подобраться. Мне бы запасное журналистское удостоверение в бардачке или денег – подкупить пару полисменов. А так болтаюсь на краю толпы репортеров, за желтой лентой.

Не хочу верить, что это Анна. Это означало бы, что кровь этого человека на моих руках. Не хочу верить в это, потому что это значило бы, что она неисправима, что искупления не существует.

На глазах у толпы полицейские выходят из ворот кладбища с носилками. Лежащий на них черный мешок в обычных обстоятельствах имел бы форму человеческого тела, но этот выглядит так, словно набит хоккейным обмундированием. Полагаю, они его сложили как сумели. Когда носилки ударяются о бампер, останки смещаются, и сквозь мешок видно, как отваливается одна из конечностей, явно не присоединенная к остальному телу. По толпе прокатывается приглушенный шумок отвращения. Проталкиваюсь обратно к своей машине.

Сворачиваю к ней на подъездную дорожку и паркуюсь. Она удивлена моим появлением. Я отсутствовал меньше часа. Под ногами хрустит гравий, а я не уверен, с земли доносится звук или это у меня так зубы скрипят. Лицо у Анны меняется с приятно удивленного на озабоченное:

– Кас? В чем дело?

– Это ты мне расскажи. – С удивлением обнаруживаю, насколько я зол. – Где ты была прошлой ночью?

– О чем ты говоришь?

Ей надо убедить меня. Ей надо быть очень убедительной.

– Просто скажи мне, где ты была. Что ты делала?

– Ничего, – говорит она. – Оставалась возле дома. Испытывала свою силу. Я… – Она умолкает.

– Что ты, Анна? – напираю я.

Лицо у нее твердеет:

– Некоторое время я пряталась у себя в спальне. После того как поняла, что духи все еще здесь. – Взгляд у нее обиженный. Такой «вот, теперь ты доволен?».

– Ты уверена, что никуда не уходила? Не пыталась заново познакомиться с Тандер-Бей, может, прогуляться до кладбища и, не знаю, разорвать на части какого-нибудь несчастного любителя бега трусцой?

При виде ее потрясенного лица вся моя ярость утекает в землю. Открываю рот, чтобы отыграть назад, – но как я объясню, почему так разозлился? Как я объясню, что мне нужно от нее алиби получше?

– Не могу поверить, что ты обвиняешь меня.

– Не могу поверить, что ты не можешь поверить, – парирую я. Не понимаю, чего меня так разобрало. – Ну же. В этом городе не каждый день людей расчленяют. И как раз в ту ночь, когда я освободил самый могучий призрак-убийцу в западном полушарии, кто-то оказывается лишен рук и ног. Исключительное совпадение, тебе не кажется?

– Но это и есть совпадение, – настаивает она. От волнения ее нежные кисти сложились в кулачки.

– Ты что, забыла, что мы только что видели? – бешено тычу я в сторону дома. – Разрывать тела на части твой типа МО.

– Что такое МО? – спрашивает она.

Качаю головой:

– Неужели ты не понимаешь, что это значит? Неужели не понимаешь, как мне придется поступить, если ты продолжишь убивать?

Не дождавшись от нее ответа, мой дурацкий язык продолжает молоть.

– Это значит, что мне придется сделать, как в «Старом Брехуне»[36], – рявкаю я и сразу же понимаю, что говорить этого не следовало. Глупо и жестоко, а аллюзию она уловила. Разумеется, «Старый Брехун» написан году в 1955-м. Наверняка она смотрела его, когда фильм вышел на экраны. В обращенном на меня взгляде потрясение и боль; в жизни мне не бывало так плохо от чужого взгляда. И все же я никак не могу заставить себя извиниться: мысль о том, что убийца все-таки она, не дает.

– Я этого не делала. Как ты можешь так думать?! Мне невыносимо то, что я уже натворила!

Больше мы ничего не говорим. Даже не двигаемся. Анна расстроена и изо всех сил старается не заплакать. Мы смотрим друг на друга, и я чувствую, что внутри у меня что-то вот-вот щелкнет, встанет на место. Это в груди и в голове, словно кусочек головоломки – знаешь, что он куда-то подходит и вертишь его так и эдак. И вдруг он раз – и встает. Так точно и правильно, что уже не представить, как его там не было всего-то миг назад.

– Прости, – слышу я собственный шепот. – Я просто… я не понимаю, что происходит.

Аннин взгляд смягчается, упрямые слезы отступают. По тому, как она стоит, как дышит, я понимаю, что она хочет подойти ближе. Новое знание повисает между нами в воздухе, и мы оба боимся его вдохнуть. Не могу поверить. Это всегда было не про меня.

– Понимаешь, ты меня спас, – говорит наконец Анна. – Освободил. Но даже если я свободна, это не значит… что я могу получить то, что… – Она умолкает.