Anorex-a-Gogo (СИ)

Единственное, чего я не могу сделать, – задуматься над его словами. Они практически ничего не значат для меня рядом с этим выражением его лица. Почти собственническое ликование, смягчённое и приглушённое его улыбкой. Слова ничего не значат, когда он так на меня смотрит.

Он осторожно стягивает меня с кровати и прислоняет к стене. Я резко вдыхаю, когда его руки начинают скользить вниз по моим бёдрам, едва задевая головку моего члена. Он просто вжимается своим одетым телом в моё, и каждый изгиб его тела отлично чувствуется через рубашку и брюки, пока наши губы снова сталкиваются, а языки переплетаются.

– Раздень меня, – мягко командует он. Мои глаза расширяются, и я начинаю характерно заикаться, хотя на самом деле из моего рта не вылетает ни одного слова. Он берёт мои руки в свои, а затем прижимает одну к своей промежности, а другую к сердцу. – Я твой, Фрэнки. Весь твой.

Так что я заставляю его сделать шаг назад, а затем скольжу своими руками под его футболку, медленно снимая её через голову. Думаю, это может быть единственным разом, когда у него есть терпение на то, чтобы позволить мне не торопиться, так что я собираюсь воспользоваться моментом. Заношенная футболка падает на пол, как шёлковая нить между нами. Я позволяю своим пальцам коснуться его бледной груди, находясь практически абсурдно очарованным. Это не первый раз, когда я касаюсь его кожи. И даже не первый раз, когда я вижу его полуголым. Но теперь я вижу его в другом свете, потому что с каждым прикосновением я всё глубже и глубже погружаюсь с ним в любовь. Сейчас я слишком глубоко, чтобы когда-нибудь снова выплыть, но мне поебать.

У Джерарда терпение святого. Он просто как статуя стоит на месте, пока я поглаживаю его спину, живот, тёмную дорожку волос, уходящую в его джинсы.

– Ты выглядишь очень красивым, когда сосредотачиваешься, – говорит он мне.

И только когда я перехожу к джинсам, его поведение изменяется. Я могу чувствовать его мышцы, дрожащие под пылающей кожей, и это единственный признак того, что ему тяжело ждать. По некоторым причинам это заставляет меня раздуваться от гордости, от того, что я могу заставить такого удивительного человека чувствовать себя настолько неконтролируемо.

Вместо того, чтобы снять с него боксеры, я прижимаюсь своим обнажённым телом к его. Я могу чувствовать, как напрягаются его мышцы, когда его руки практически автоматически оборачиваются вокруг моей талии. Мои губы прижимаются к его плечу, и я делаю это, совершенно не задумываясь. Моё тело откинуло мозг на задний план, и переложило управление на любую часть тела, которая у меня есть. Моё смущение выходит в окно, и всё, что остаётся, – это Фрэнки, чувствительный и настоящий.

Он прекрасен на вкус. Солёно-сладкий от пота и его сущности, которая существует исключительно на его коже. Я пробую его на вкус, скользя губами по его груди, ключицам, шее.

Джерард вздрагивает.

– Любитель подразнить, – выдыхает он, откидывая голову немного назад, чтобы открыть мне доступ к нежному месту под его мочкой уха.

Вот в чём разница между трахом и занятием любовью. Мы собираемся не просто слиться телами, мы собираемся обменяться сердцами.

Два мальчика стоят в середине затемнённой комнаты, один обнажённый и смелее, чем был когда-либо раньше, другой отдающий себя взамен. Два сердца, которые управляются их обладателями, танцующие такой красивый танец, что это может просто разбить сердце.

Это может просто разбить сердце.

Тишину разрывает стон, плотный и страстный. Я даже не знаю, из чьего рта он вылетел, но это возвращает нас к реальности. Это на самом деле происходит. Наши сердца выстроились в линию, вот оно.

– Мы не можем заниматься сексом, – шепчет Джерард с серией глубоких вдохов. – Врачи запретили, Фрэнк.

Я чуть не плачу в знак протеста. Моё отчаяние даёт о себе знать в виде тихого стона.

– Джерард, – прошу я, прижимаясь своей кожей ближе к нему, как бы соблазняя его.

Его улыбка дразнящая, почти невинная.

– Никакого секса,– напоминает он, мотая пальцем, как будто я мог забыть последние шесть секунд. – Разве ты не хочешь выздороветь?

– Нет, – скулю я, моя грудь вздымается. Чего, блять, он меня дразнит.

– Что, если я сделаю тебе больно? Если я тебя трахну, ты, вероятно, отправишься прямо в ад.

– Я уже был на небесах, и это не так уж и хорошо. – О Боже, и теперь он смотрит на меня так, как будто я, может быть, не получаю достаточного количества кислорода. – Ад не может быть намного хуже. Теперь поцелуй меня, пожалуйста.

Его улыбка искажается, становится наполовину забавляющейся, наполовину обеспокоенной.

– Я не уверен, что действительно хочу совратить тебя, Пэнси.

Я фыркаю.

– Да, конечно. Тебе бы хотелось совратить меня. Ты же Джерард Уэй, верно?

Он смеётся, но в то же время выглядит расстроенным. Как будто в моей шутке было слишком много правды.

– Шучу, Джи. А если серьёзно, я весь готов совратиться, – говорю я, приподнимая брови.

– Но если мы сейчас займёмся сексом, больше не будет неизвестности?

Блин, и как я на это должен ответить?

Джерард вздыхает.