Anorex-a-Gogo (СИ)

Бутылочка, которую она принесла, падает на пол, и обезболивающие, которые я должен принимать каждые шесть часов, рассыпаются по ковру.

– Я... Боже мой, – запинается она.

Чертовски спокойный Джерард встаёт в своих помятых боксерах. Он проглатывает, о Боже, он проглатывает, а затем подходит прямо к моей матери. Он наклоняется, поднимая примерно двенадцать белых таблеток с пола, зажимая две в руке.

– Не могли бы вы не вмешиваться в нашу личную жизнь, Линда? – спрашивает он, а потом всё так же вежливо произносит: – Я прослежу, чтобы он принял их.

Мамин шокированный взгляд мечется между мной и Джерардом. Как будто она хочет протереть глаза, чтобы убедиться, действительно ли она увидела именно это. Затем она просто бормочет:

– Извините, – и выходит в коридор.

Джерард закрывает дверь до щелчка замка, а затем подходит обратно к кровати, где лежу я, думающий о том, что моё сердце вот-вот перестанет биться.

– Выпей их, – говорит он мне, залезая на кровать, и копаясь в ящике моей тумбочки.

Обнаружив пульт, он включает телевизор. Он достаёт сигарету из пачки, которая выпала из его джинсов, и, будучи чертовски романтичным, прикуривает и выпускает дым к потолку, где, думаю, он надеется, тот сможет выйти в окно.

Я держу таблетки в своей руке, желая, чтобы они оказались ядом. Я всё ещё тяжело дышу, весь вспотевший и горящий, а он такой чертовски равнодушный. Я думаю, что умер внутри, когда эта дверь открылась, и я увидел лицо своей матери. Чёрт, я даже не услышал стука.

Он смотрит на меня взглядом, говорящим: "Чего ты вообще напрягаешься?".

– Успокойся уже, милый, – мурлыкает Джерард, что сразу заставляет меня захотеть успокоиться. Он наклоняется и целует меня губами, которые гораздо более волшебные, чем я первоначально думал, хранящими в себе привкус никотина. Его рука опускается на мой живот, он растопыривает пальцы, практически защищая мою рану, его глаза возвращаются обратно к телевизору.

– Чертовски неугомонный, – бормочет он.

Пустой

Может быть это потому, что я в душе всё ещё маленький ребёнок, но я люблю Рождество. Я люблю, когда дома тебе теплее, чем обычно. Я люблю, когда снег выглядит толще и белее, хоть он и завалил твою машину. Я люблю смотреть, как мама ходит по дому в вязаном свитере и точно такой же шапке Санты, как когда я был ребёнком. Мне нравится, что она улыбается, даже несмотря на тот ад, через который ей пришлось пройти на этой неделе. Кажется, с Сочельника у нас всё начинается с чистого листа, такого же белого, как свежий слой снега на лужайке перед домом.

Она говорит мне, что должна сделать ещё кое-какие рождественские покупки. Я отвечаю ей, что думаю, что просто останусь дома и отдохну. Мы пытаемся делать вид, что между нами нет никакой неловкости. Она всё ещё есть, но мы стараемся не обращать внимания на напряжённость, которая висит над нами, как грозовая туча. Я думаю, что ей нужно немного времени наедине с собой, чтобы отойти от того, что она увидела прошлой ночью. Она улыбается и говорит мне, чтобы я не делал ничего, что могло бы навредить моему боку. Уже у двери она оборачивается и ненароком замечает, что будет действительно лучше, если мы с Джерардом ненадолго выберемся на улицу, а не будем сидеть дома целый день. Она приподнимает свои идеальные брови.

Перевод: Я не горю желанием вернуться домой и увидеть двух возбуждённых подростков, трахающихся на моём кухонном столе, поэтому либо сделайте это до того, как я вернусь домой, либо исчезните отсюда.

Реально чертовски тонко.

Мои уши становятся ярко-красными, жар распространяется по скулам. Нет ничего более неловкого, чем быть пойманным вашей матерью, когда ваш парень переворачивает ваш мир вверх дном. Ничего.

– Поделайте что-нибудь простое. Прокатитесь, может. Врач сказал, что тебе нельзя много ходить пешком, но поделайте что-то, что... э-э, заставит вас покинуть дом на некоторое время, ладно?

– Так и сделаем, мам, – обещаю я ей. Я никогда не испытывал такого облегчения, как когда увидел её машину отъезжающей от дома.

Мне требуется почти восемь минут на то, чтобы подняться вверх по лестнице. Похоже, вчерашнее ночное свидание всё-таки не пошло на пользу моему боку. Я стараюсь не дышать и сосредотачиваю внимание не на боли, а на том, чтобы вернуться в постель. Ещё пара часов сна, может быть, душ с Джерардом, и я буду практически как новенький.

Он только просыпается, зевая и потягиваясь, как кошка, когда я открываю дверь комнаты, держась за свой бок. Меня как будто кто-то ударил туда. Дважды.

– Ты в норме? – спрашивает он, быстро усаживаясь на кровати.

Я ложусь рядом с ним, и меня сразу окутывает тепло нагретой подушки и простыни. Я пользуюсь этим моментом, вдыхая его успокаивающий запах, который влияет на меня, как медленный наркотик.

– Я в порядке, – выдыхаю я.

Он оборачивает руки вокруг моей груди и утыкается лицом в шею. Запах засохшего пота смешивается с запахом сигарет и дешёвого одеколона. Я где-то читал, что каждого человека привлекает один единственный запах в мире. У Джерарда мой запах. Иногда мне хочется стонать, когда я вдыхаю его. Иногда я так и делаю.