Казалось, вопрос был исчерпан. На совещаниях кабинета министров о нем не упоминали до тех пор, пока 8 июля его не поднял Хендерсон. Спор больше велся относительно выдачи паспортов, чем о достоинствах или недостатках возможной конференции в Стокгольме. Уже не сомневаясь в позиции правительства, Хендерсон предложил отложить открытое заявление о своих возражениях до того, как 10 августа состоится специальная партийная конференция лейбористов. Если предложение участвовать в Стокгольме будет забаллотировано, и, казалось, он этого ожидал, правительство сможет промолчать и таким образом избежать возмущения лейбористов. Предложение было принято, и министры – совершенно ошибочно, как показало дальнейшее развитие событий, – получили отчетливое впечатление, что Хендерсон стал склоняться на антистокгольмскую позицию.
Тем временем Набоков, русский поверенный в делах в Лондоне, все более тревожился относительно разговоров, ходивших в лейбористских партийных кругах, что правительство России не только благоволит к Стокгольму, но и рассматривает вопрос заключения сепаратного мира, если союзные страны откажут в выдаче паспортов социалистам. 3 августа он телеграфировал Терещенко, информируя его об антистокгольмских настроениях в парламенте и в прессе и испрашивая разрешения известить британского министра иностранных дел, что Временное правительство рассматривает конференцию как исключительно партийное мероприятие, которое не может оказать никакого влияния на отношения России с союзниками. 9 августа пришел ответ, уполномочивший Набокова заявить, что, «хотя российское правительство не считает возможным воспрепятствовать русским делегатам принять участие в Стокгольмской конференции, оно рассматривает конференцию как партийное дело, и ее решения не могут наложить запрета на свободу действий правительства». Набоков поспешил полностью процитировать содержание телеграммы британскому министерству иностранных дел. Это было первое официальное заявление, касающееся позиции Временного правительства, и кабинет, до этого склонный верить утверждениям Хендерсона, что и Петроградской Совет, и правительство выступают за конференцию, еще более решительно настроился не только против Стокгольма, но и против Хендерсона.
10 августа, как и предполагалось, была созвана специальная партийная конференция лейбористов. Во время утреннего заседания выступил Хендерсон и в длинной и убедительной речи рассказал о проблеме Стокгольма. О заявлении Терещенко он упомянул лишь мимоходом «Я признаю, что те доказательства, которые у меня имеются, хотя они весьма незначительны, предполагают, что в позиции нового правительства произошли некоторые изменения (недавно кабинет министров был реорганизован) по сравнению с прошлым отношением к вопросу по Стокгольмской конференции». Ллойд Джордж, которому незамедлительно была передана запись этой речи, направил министру другую копию письма Набокова с просьбой зачитать его перед собравшимися, очевидно рассчитывая, что это подтолкнет делегатов проголосовать против Стокгольма на дневном заседании. Хендерсон счел эту процедуру излишней, поскольку уже упомянул о ноте в своей речи, о чем и сказал премьер-министру. Подавляющим большинством делегаты приняли приглашение в Стокгольм – акт, который одновременно выразил вотум доверия Хендерсону. Из-за разногласий по поводу представления на предстоящей конференции мелких фракций социалистов делегаты объявили перерыв в работе сессии до 21 августа.
Итог голосования удивил всех, и в первую очередь, вероятно, самого Хендерсона. В этот вечер он предпочел не показываться в кабинете министров, где Ллойд Джордж еще больше укрепил антистокгольмские настроения, предъявив министрам телеграмму от Альбера Тома, подтверждающую, что Керенский выступает против конференции. Хотя личное мнение Керенского было передано с несомненной точностью, он быстро отверг подлинность сообщения. Его политическое будущее было слишком неопределенным, чтобы он мог позволить себе столь независимое заявление, которое стало бы достоянием гласности; и его возражения против конференции никогда не имели в виду отказ от выдачи паспортов.