Антанта и русская революция. 1917-1918

Фактически идея Стокгольмской конференции уже была мертва из-за оппозиции правительств союзников, хотя и не была некоторое время достойно похоронена. Социалисты и рабочие организации были слишком слабы, чтобы изменить политику своих правительств при помощи одних лишь нравственных протестов. Четверо депутатов Петроградского Совета, которые достаточно задержались в Западной Европе, отплыли домой разочарованными, но внешне сохраняли оптимизм. Стокгольмский комитет заявил, что за трудности с паспортами вина ложится прежде всего на американское правительство, что тем более горько из-за заявлений о либеральных целях войны, которые делал в прошлом президент Вильсон. Комитет опубликовал более тщательно отредактированное заявление 15 сентября, объявляя о новой отсрочке конференции, но отказываясь признать поражение. «Стокгольмская конференция должна открыть новую эру в борьбе пролетариата против империализма путем воссоздания Интернационала, способного к объединенным действиям», – провозглашал манифест. Несмотря на короткую и неизбежную отсрочку, «для всего организованного пролетариата лозунг остается прежним «Да здравствует Стокгольм!».

Последним заданием, взятым на себя комитетом, было составление проекта мирной программы, документа, который должен был стать руководством для делегатов, когда они в конце концов собрались бы на конференцию. Он стремился выразить принцип «ни победителей, ни побежденных», и после долгих и жарких споров 10 октября была опубликована выработанная платформа. Как можно было предвидеть, ей не удалось удовлетворить социалистическое большинство воюющих государств, и она отразила картину предстоящих проблем, с которыми должна была столкнуться вся конференция.

Если бы союзники выдали своим социалистам паспорта и предоставили им полную свободу действий, им было бы гораздо легче избежать воображаемых ужасов «стокгольмского заговора», чем отказав в них и таким образом вызвав неприязнь небольших, но влиятельных сегментов общественного мнения. Стокгольмское фиаско не только дало четкое представление о характере военных целей союзников, но также стало дальнейшим показателем банкротства 2-го (социалистического) Интернационала и возникновения 3-го (коммунистического) Интернационала. Большевики не могли подобрать для показа русскому народу более яркого примера, чем этот решительный отказ союзников предоставить даже своим патриотически настроенным социалистам возможность изучить почву для общего мирного урегулирования. То, что большевики не угадали этот случай и в основном своим бездействием упустили его, с самого начала отказавшись от идеи Стокгольма, едва ли помогло поддержать умеренных русских социалистов, стремительно теряющих свой авторитет. Меньшевики и социал-революционеры, которые до сих пор преобладали в Петроградском Совете – и, следовательно, определяли курс русской революции, – из-за стокгольмской неудачи понесли невосполнимую потерю престижа и вынуждены были уступить место тем социалистам, которые обещали вместо слов действия. Победа большевиков в ноябре, хотя ее вряд ли можно считать результатом Стокгольма, большей частью объяснялась ответом на вопрос о мире – ответом, от которого Временное правительство, нерасторжимо связанное с военными целями своих союзников, неоднократно уклонялось до тех пор, пока не упустило время.

Предложения воскресить злосчастную конференцию были частыми, но безрезультатными. Еще долго после того, как практический смысл проведения Стокгольмской конференции был утрачен, нравственное значение этого гипотетического предприятия сохраняло свою глубину. Британская лейбористская партия особенно настойчиво выступала за дальнейшую борьбу. Крестовый поход за формулировку условий справедливого мира продолжался всю войну. Для социалистов и многих либералов проблема Стокгольма стала не только символом их беспомощности, но и постоянным напоминанием, что их мнение, однажды благополучно проигнорированное, снова может быть сброшено со счетов, когда наступит реальное время для заключения мира.

Глава 5 Военный министр Керенский: «главный уговорщик»

Чистка кабинета министров в мае, которая привела к образованию второго состава Временного правительства, предвещала значительно меньшие изменения в политике, чем подразумевало перемещение должностных лиц. Недовольный потерей своего поста Милюков тем не менее был рад, что на его преемника можно было положиться в том, что он будет проводить «надлежащую» внешнюю политику, как можно меньше считаясь с требованиями Петроградского Совета. «Собственно, он продолжил мою линию дипломатии, – заявил Милюков о Терещенко, – но не мог открыто это признать». При его руководстве «дипломаты союзников знали, что «демократическая» терминология его посланий была невольной уступкой требованию момента, и воспринимали это снисходительно до тех пор, пока формальные уступки давали выигрыш по существу дела».