Антанта и русская революция. 1917-1918

Именно так и восприняли союзники длинное заявление нового министра о политике. «Свободная Россия, подобно любой другой стране, совершившей великую обновляющую революцию, руководствуется двумя глубоко идеалистическими мотивами, – заявил Терещенко. – Первый – страстное желание дать справедливый мир всему миру, не обидев ни один народ, не создав после войны ненависти…

которая всегда остается, когда одна нация выходит из борьбы разбогатевшей… (а другая) вынуждена принять унизительные условия мира». Второй мотив был более четким и ясным: «Сознание своих связей с демократиями союзников» и «долга, который эта связь накладывает на нее». «Революционная Россия, – продолжал он, – не может и не должна порвать эти связи, скрепленные кровью; это вопрос революционной чести, которая сейчас имеет для нее самое большое значение». Касаясь тайных договоров, Терещенко заявил, что их немедленная публикация была бы «эквивалентна разрыву с союзниками и привела бы к изоляции России». Покров идеализма был толстым, но смысл заявления понятным: Россия оставалась по-прежнему верной союзу, какими бы противоположными ни были на это взгляды Петросовета.

Спорная нота Милюкова союзникам от 1 мая, которая ускорила правительственный кризис, оставалась без официального ответа в течение почти месяца, за который Лондон и Париж несколько раз пытались формулировать ответы. Тонко понимая ошибки своего предшественника, Терещенко отказывался принять их ноты, пока они не были составлены в новой «демократической» фразеологии. Хендерсон и Тома тщательно работали над нотами, пока не сочли их достойными для общественного ознакомления. Соединенные Штаты так и не дали на нее официального ответа. Вместо этого 22 мая Вильсон отправил послание в типичной для него многословной манере, хотя и искренне выражавшей его чувства. Она подтверждала справедливый и демократический характер войны («Мы сражаемся за свободу, за самоуправление и независимое развитие всех народов») и избегала любого упоминания о непривлекательных аспектах дела союзников, которые больше всего волновали русский народ. Несмотря на тщательно отредактированные общие фразы, и посол Фрэнсис, и Терещенко восприняли послание как ответ на ноту Милюкова, и государственный секретарь Лэнсинг вынужден был объяснить, что замечания президента «ни в коем случае не являются ответом на что-либо, а… совершенно спонтанным и самостоятельным сообщением». Русский министр иностранных дел горячо одобрил идеалистический тон заявления Вильсона, но запросил разрешение изменить несколько пассажей, которые могли быть неправильно поняты, «принимая во внимание состояние нервного возбуждения, превалирующего среди населения России» и «наличие недоброжелателей, которые всегда рады случаю неверным истолкованием сделать свою деструктивную работу». Выдернутые из контекста, такие фразы, как «придет день победить или покориться» и «этот статус (германской империи) должен быть изменен», возможно, и можно было использовать, но они ясно показывали озабоченное состояние ума Терещенко. Его просьба была отклонена, и 10 июня послание было опубликовано без каких-либо изменений.

Британская и французская нота были опубликованы двумя днями позднее. Обе подчеркивали справедливый характер борьбы союзников и выражали признательность за точку зрения русских, которые тоже считают войну не захватнической, а освободительной по характеру. Британский ответ мягко указывал, что «соглашения, которые они время от времени заключали со своими союзниками», «в целом» соответствовали либеральным целям войны, выраженным президентом Вильсоном и поддержанным русскими. «Но если российское правительство настаивает, – заканчивалась нота, – Британия готова «изучить и, если потребуется, пересмотреть эти соглашения». Французское послание было более многословным и не касалось вопроса тайных договоров. Последнее ее предложение, небольшой шедевр на принятом языке дипломатии, делало тонкий намек, не говоря ничего определенного: «Российское правительство может быть уверено, что французское правительство стремится к взаимопониманию с ним не только по вопросу средств продолжения войны, но и в отношении средств для ее окончания, путем изучения и заключения общего соглашения относительно условий, при которых стороны могут надеяться достичь окончательного урегулирования в согласии с идеями, которыми они руководствуются в войне». Страна Советов холодно приняла обе ноты. «Известия», обычно настроенные дружественно по отношению к Вильсону, подвергли его послание особо резкой критике из-за его «туманной и высокопарной лексики», которая, казалось, подразумевала, что желание мира и социалистического братства было результатом интриг Германии. «Это не тот язык, на котором следует говорить с демократической Россией», – заявляла статья «Известий».