Антанта и русская революция. 1917-1918

Уклончивый ответ на ноту Милюкова только подтвердил в более официальной форме решимость союзников противостоять неукротимому Петроградскому Совету в его назойливых требованиях пересмотра целей войны. Выступая в палате общин 16 мая, Филипп Сноуден резко критиковал эту политику союзников, чем вызвал широкие дебаты, которые длились почти до полуночи. Он предложил внести поправку в финансовый законопроект, приветствовал российскую декларацию о целях войны и призвал британское правительство опубликовать такое же заявление. С этих позиций он продолжил высокую оценку революции и ее демократической политики, которую противопоставил «обнаженному и наглому империализму и политике захватничества», которые, по его мнению, лежали в основе дипломатии союзников. Остальные члены палаты общин поддержали его критику, и лорд Роберт Сесил, помощник министра иностранных дел, откровенно – и даже с вызовом – заявил, что соглашения, заключенные с царским режимом, по-прежнему остаются обязательными, во всяком случае для Британии. Россия, говорил Сесил, «может освободить остальных союзников от каких-либо обязательств, но, пока это не сделано, мы обязаны честно исполнять свои обязательства не только по отношению к России, но и к другим союзникам». Другими словами, он был бы рад, если бы Россия отказалась от выгодных территориальных приобретений в случае победы в войне, но общий отказ – совершенно другое дело. Предложенное Сноуденом изменение было поставлено на голосование и было отвергнуто 238 голосами против 32.

Более короткий, но в чем-то похожий диспут имел место 22 мая во французской палате депутатов. Рибо сделал несколько примиренческих одобрительных замечаний в адрес России, которые в тот момент, казалось, удовлетворили палату. Этот вопрос снова обсуждался 5 июня, и в итоге была принята резолюция о войне, в основном сводящаяся к осуждению германской агрессии. Она призывала к возврату Эльзаса и Лотарингии, к освобождению захваченных территорий и к военным репарациям за нанесенный ущерб. Небольшие по численности различные фракции левых предложили три резолюции, которые гораздо более устроили бы Россию, но большинство делегатов проголосовали против.

Для рядовых членов новых органов власти Советской России формулировки резолюций и дипломатических нот были делом непонятным и не представляющим важности. Их интересовал сам мир, а не вытекающие в процессе борьбы за него итоги. Но для лидеров, особенно для тех из них, которые входили в правительство, манипуляции словами было важным вопросом, которому они отдавались со всей серьезностью. Отягощенные ответственностью, которая налагалась их присутствием во властной структуре, они склонялись вправо, тогда как население склонялось влево. Ближе к концу мая Церетели, Чернов и Скобелев, которые одновременно являлись и представителями советской демократии и членами Временного правительства, загнали в угол британского посла и в течение двух часов читали ему лекцию о войне, о революции и о секретных договорах. Бьюкенен с честью выдержал это тяжкое испытание и смог убедить их в добрых намерениях своего правительства. 26 мая Церетели доложил Петроградскому Совету, что все в порядке и что новая демократическая внешняя политика России находится на пути реализации.

Для находившихся в подобном состоянии самообольщения Церетели и его товарищей оставался лишь один шаг к убеждению, что победоносное военное наступление восстановит престиж России и гораздо раньше приведет к тому справедливому и почетному миру, за который якобы сражаются союзники. Мысль о наступлении выглядела особенно привлекательной для буржуазных элементов населения, которые смотрели на него как на спасительное средство от вируса радикализма, необъяснимым образом поразившего чернь, несмотря на меры, предпринятые для ее излечения. Не религия, а идеи патриотизма должны были стать опиумом для народа.

Керенский оказался самым многословным и шумным из этих самозваных агитаторов за военное возрождение, видя в нем средство достижения идеалов «революционной демократии». Спустя годы глубоко разочаровавшийся Керенский сетовал, что «уставшие государственные деятели Антанты воспринимали вождей революционной России как милых простаков, которые погибали, таская для союзников каштаны из огня мировой войны, совершенно бескорыстно, исключительно во имя своих революционных идеалов, как оно и было». Для этих деятелей было крайне трудно усвоить любое другое впечатление, настолько охотно «милые простаки» России усвоили идею наступления, не испросив прежде каких-либо гарантий в процессе пересмотра целей войны. Лондон и Париж через своих послов приветствовали перспективы возобновленния активных военных действий и подталкивали к ним Временное правительство, однако первый побудительный мотив пришел от России, а не от союзников.