Античный полис. Курс лекций

Рассматривая императорскую эпоху в ракурсе тех исторических трансформаций, которые претерпевала античная гражданская община, мы неизбежно сталкиваемся с целым рядом любопытных парадоксов, которые как раз и позволяют использовать для характеристики принципата такое необычно звучащее, парадоксальное словосочетание, как «республиканская монархия», или «монархическая республика», или же «конституционная монократия» (К. Лёвенштайн). В самом деле, по очень многим параметрам это было довольно-таки странное государство, которому очень сложно дать однозначное определение.

Действительно, огромная римская средиземноморская держава первых веков н. э., монархически управлявшаяся, занимавшая площадь в 5 млн км² (сейчас на этой территории располагается 40 государств), с 55-миллионным населением, причем чрезвычайно разнородным, полиэтническим, почти с 2000 городов, профессиональной постоянной армией, разумеется, никак не вписывается в приведенное выше определение гражданской общины (в котором, кстати сказать, «размер» – и территории, и гражданского коллектива, – как говорится, «имеет значение», и далеко не последнее). Вместе с тем современники воспринимали Римскую империю не столько как некое «национальное», «территориальное» государство, сколько как город с обширными владениями. Так, даже в начале V в. н. э., когда «золотой век» Империи был далеко позади, высокопоставленный римский сенатор и поэт Рутилий Намациан писал об исторической миссии Рима:

Для разноликих племен ты единую создал отчизну:
Тем, кто закона не знал, в пользу господство твое.
Ты предложил побежденным участие в собственном праве:
То, что миром звалось, городом стало теперь.

(Rutil. Nam. De redit. 63–66. Пер. М. Грабарь-Пассек)

И такое восприятие римской державы как единого города (полиса), а Рима – как общей родины римских граждан независимо от места их проживания характерно для многих античных авторов, даже тех, которые, подобно историкам Аппиану или Диону Кассию, вполне однозначно рассматривали государственный строй принципата как монархию и, более того, именно в монархическом правлении видели источник стабильности и процветания державы.

Важно в первую очередь обратить внимание на институт гражданства, который всегда оставался идейно-политической и духовной основой античного города-государства. Социальное поле, порождавшееся римской гражданской общиной, с начала императорской эпохи существенно расширилось. Общеизвестно, что в период принципата (точнее говоря, начиная уже с диктатуры Цезаря) права римского гражданства, распространенные в результате Союзнической войны 91–88 гг. до н. э. на италийских союзников Рима, довольно широко жаловались провинциалам, прежде всего элите самоуправляемых городов, отдельным представителям племенной знати, но и ветеранам вспомогательных войск. Гражданский коллектив распространялся далеко за пределы Италии также благодаря поселению римских граждан в провинциальных центрах, выведению ветеранских и гражданских колоний, предоставлению прав муниципиев и колоний провинциальным городам, как вновь основанным, так и существовавшим ранее в ином статусе. «Даровав гражданство стольким людям, что их больше, чем все эллинское население, – говорит о римской политике греческий ритор середины II в. н. э. Элий Аристид, – вы в свою очередь разделили мир на римлян и не-римлян – столь далеко вынесли вы это имя за пределы Города… И с тех пор, как вы разделили их таким образом, многие люди в каждом городе стали вашими согражданами в той же степени, в какой они – сограждане своих сородичей, хотя некоторые никогда не видели этого города» (Pan. Rom. 63–64). Действительно, очень многие римские граждане из провинций никогда не видели Рима, а многие не знали и латинского языка (император Клавдий пытался таких людей лишить гражданства – Dio Cass. LX. 17. 4; cp. Suet. Claud. 25. 3). В то же время все римские граждане, где бы они ни жили и каким бы путем ни приобрели свои права, принадлежали в принципе к 35 древним трибам, в списки которых они официально вносились; и эти трибы, как и раньше, отождествлялись с городским плебсом Рима (а тем самым и со всем римским народом), о чем свидетельствуют, например, надписи, сделанные в 23 г. н. э. в честь Друза (сына Тиберия) и Германика «городским плебсом 35 триб» (ILS 168; 176).