Антигона

С наивным восхищением смотрели на меня Гемоновы глаза, в них тоже просьба: «Еще!» Это «еще» звенит у меня в мозгу, я чувствую, как лук в моих руках приходит в движение, и пение его готово вынести меня за пределы себя самой.

Кочевники уверены, что ни одна стрела не долетит до места, где стоит Полиник, но по тому, как стрелы то и дело шлепаются в стену рядом с нами, ясно, что они опасаются столь необычного лучника. Некоторые стрелы попадают в отверстия зубцов, и одна пронеслась так близко от меня, что Васко пришлось резко отбить ее своим железным щитом.

Васко рядом, и он, конечно, все видел.

— Зубцы с отверстиями не защищают, — сказал он, — да с таким луком тебе этого и не нужно. — Потом, обернувшись к Гемону, продолжил: — Засада удалась. Этеокл звал тебя. Ему нужен ты с двадцатью воинами. Не задерживайся.

Васко вперил в меня властный взгляд. Теперь его очередь требовать «еще!»

Рядом с Полиником на молодой рыжей лошадке сидит кочевник, он уже поднял лук с лежащей на тетиве стрелой. Предупреждение, о котором просил меня Этеокл, должен получить он прежде всего.

Я смотрела на рыжего молоденького конька, видела, как неумело рвется он перейти в галоп, он уже вошел в мое существо — стрела должна попасть в него. И пусть она попадет в этого конька, а не в его седока, который хочет убить меня.

Сраженный на полном скаку, жеребчик покатился по земле, увы! Кровь его хлынула из раны, тело задергалось в судорогах. Кочевник перелетел через голову лошади и свалился на землю; кто-то помог ему встать, другой — подхватил, сажая к себе на лошадь. Третья моя стрела испугала их, и они скрылись.

— Еще, еще, — торопили меня Гемон и Васко. Но тут Гемон вспомнил об Этеокловом приказе и с сожалением покинул нас.

Я осталась наедине с Васко и с луком, который говорит с моим телом, и разговор этот волнует его.

Васко подошел ко мне и неожиданно опустился на колени.

— Сделай это, сделай! — умолял он, обхватив мои колени.

Растерявшись, я машинально прошептала: «Что?» Васко пылко сжал мои колени. Я едва слышу, что говорит он.

— Так нужно, — произносят его губы, словно мольбу любви, — этого хочет лук, может быть, этого хотят и твои братья. Нельзя спасти обоих, ты же знаешь, знаешь! Спасти можно только одного, одного и всех этих людей от войны. Ты можешь это сделать! Этого хочет лук! Посылай же стрелу!

Я слышу, как гудит лук, он поет мне то, о чем только что говорит Васко, я слышала уже однажды это пение, когда непроглядной ночью поразила цель, которую ощущала в себе самой.

— Нет, — шепчу я, защищаясь, — нет, Этеокл не хочет этого. Он сказал: «Предупреди его! Только предупреди».

— Этеокл безумен. Полиника нельзя предупредить, и ты это знаешь. Это последняя возможность, ты еще можешь спасти брата. Почему ты отдаешь предпочтение Полинику? Как Иокаста, да? Антигона, я умоляю тебя, спаси одного, того, кого можно спасти.

Речи его пронзают меня, как крик, силы мои тают, и лук уже не лук, а вопль у меня в руках, он, как Васко, жаждет Полиниковой жизни. Дрожь сотрясала мое тело, руки Васко по-прежнему сжимали мои колени, он замолчал. Но всем существом своим, всей фиванской мукой и мукой наших врагов толкает он меня на преступление, которое может положить конец войне.

В моем мозгу всплывает сон, когда мальчик Эдип звал меня сестрой, сестрой своей, которая должна была помочь ему остановить его безумие в волне, вздымавшейся из камня. Полиник тоже мне брат, нужно остановить крик ненависти и мудрости, рвущийся из лука. Я отбросила его.

Васко выпрямился.

— Сделай это, сделай, спаси нас! — теперь он сжимает в своих объятиях уже всю меня.

С непомерным удивлением почувствовала я, как перерождается его тело, — это не он, это женщина возбуждает во мне мужское начало, то мужское, что может убить, что может спасти Этеокла. В любовных объятиях сжимает меня Васко, тела наши сливаются, это уже не мы, а некий андрогин, над которым влюбленно звучит заклинание Васко: «Спаси Этеокла. Спаси Этеокла и Фивы».

Нет, не могу… Но как мне высвободиться из рук Васко, из его объятий, которые толкают меня в безумие? Но Васко упорствует, руки его сжимают меня все с большей нежностью. Тела наши борются, но мое оказалось сильнее, я оттолкнула его, он цепляется за меня, будто совершает над моим телом невыразимо нежное надругательство. Я ударила Васко и схватила лук. Васко лежал у моих ног, андрогин распался. Во мне гудят Этеокловы слова: «Предупреди его!» Никчемные слова, пустые — увы! — прав Васко: ничто не может предупредить Полиника. И тем не менее эти пустые слова — верные Антигонины слова, и я произношу их всем моим телом, всей своей жизнью. Лук дрожал, зазвенела тетива, во мне возникло то место, куда должна ударить эта стрела торжественного предупреждения, которое брат мой не поймет.