Антигония. Роман

«Казалось немыслимым, неправдоподобным, что он по-прежнему ни о чем не догадывается… Ведь в глазах уже рябило от совпадений? Не потрепанные ли обноски ему достались? Куда смотрит сама Пенелопа? А тот, другой, что был его предшественником, неужто он вправду был таким простофилей, каким прикидывался?»

«Последыш», втихомолку поддающийся соблазнам, «папироска», доставшаяся ему, чтобы он докурил ее, само имя Пенелопа, которым автор (он же и «предшественник»? ) окрестил свою разбитную героиню, а вместе с тем мелковатый тон разоблачений, претендующий на простодушие, и тут же ехидно вплетаемый безобидный компанейский юморок ниже пояса, как ни крути ― с пошловатой подоплекой, ― Хэддл прибегал к грубейшим приемам, он делал ставку на одно недоумение… Нужно ли уточнять, что разоблачения были направлены в адрес автора этих строк? Лишь слепой мог не видеть очевидного…

Впрочем настоящей обиды по поводу его аллюзий не испытывал. Отдаваясь во власть своей развинченной фантазии, Хэддл не так уж сильно нагрешил против истины. Приукрашивая и гипертрофируя, не пытался ли он добиться более выпуклой фактуры, к чему прибегает иногда художник? Вот только под силу ли было постороннему человеку разобраться в этом море намеков, спрашивал я себя, в котором он потопил свое пространное повествование, преподносимое как исповедь ― исповедь пациента клиники для душевнобольных. Горемычный малый был вынужден рассказывать лекарю-психоаналитику всю свою невеселую жизнь. Время от времени, по мере углубления в дебри своего бурного прошлого, герой производил впечатление вполне вменяемого человека. Своим глубоким, мучительно выношенным и талантливо аргументируемым аутсайдерством ― эдакое пополнение в палату №6! ― герой даже вызывал симпатию… В канву повествования, сплетенную из побочных размышлений автора, была вшита красная нить трагической эпопеи ― с погоней, с горклым душком панического страха перед жизнью, перед людьми и перед самой современностью, со всей ее «экзистенциальной отрешенностью от всего, что осталось в людях человеческого, при полном отсутствии каких-либо ясных ориентиров».

Но всё это пустяки по сравнению с тем, до чего автор той же повести договорился в описаниях казусного эпизода, который имел место между мною, опять же, и Анной, его женой, однажды сбежавшей от него и напросившейся ко мне ночевать:

«Воспользоваться чужой слабостью? Домогаться жены друга, обратившейся к нему с просьбой приютить ее на ночь?.. Не камнями же ее будут забрасывать на городской площади! Еще и позавидуют! Развратные, не скованные предрассудками женщины в наши дни ― предмет всеобщей симпатии и скрытой зависти. Таков дух времени. Ведь все мы ― люди, все мы ― человеки. Все мы ― слабые и немощные твари, пребывающие во власти своих ощущений… Где грех? Где проступок? Молчание… Так долой же эти фарисейские угрызения! Много ли отведено нам на этом свете? Не кощунство ли это ― пренебрегать полученным в дар от природы?.. Зачем искушать себя пустопорожними дилеммами: пасть или устоять?..

Мудрствующий негодяй, он облюбовывал и другие варианты… Женщина утонченная и одаренная, наделенная не только внешностью богини, но и умом, а кроме всего прочего, полагал сей мерзавец, как и всякая умная представительница слабого пола, похотливая ― она заслуживала куда более тщательного ухода…»

Тема подытоживалась чуть ниже, ненужное я пролистываю: