Антигония. Роман

Горьковатый вывод куда большее впечатление производил на него, чем на меня. Впрочем, выслушивать оскорбления молча выдержки у меня тоже не хватало.

— Так до чего угодно можно договориться… ― брюзжал я. ― Ты опять в ударе, Джон…

— В Москве меня всегда поражает одна вещь. Люди внутренне… я не скажу свободны, но раскрепощены, ― продолжал он в том же духе. ― И в то же время какая каша в головах! Что вчера, что сегодня…

— Глядя на американца, подметающего хвостом московские тротуары, у людей в Москве возникают подозрения и похуже, ― городил я уже невесть что. ― Мир одинаков. Стоит это понять ― и понимаешь практически все.

— О чем я и говорю… Одни категории! Одни хвосты повсюду!

— Хвост ― не категория.

— А ведь как просто открыть глаза! Проще, чем сравнивать наугад. Поэтому у вас всё вверх ногами. Обыкновенный труд… да вы забыли, что это такое!

— Труд-то здесь причем? Что ты опять несешь? ― вяло протестовал я. ― Одним боком планета оказалась повернутой к солнцу, как тыква на бахче, а другим попала в тень и созревала медленнее. Вот и вся премудрость. Гордиться особенно не чем. В другой раз будет наоборот. Хотел бы я знать, что ты тогда запоешь.

— Дожить бы до этого другого раза.

— У тебя кошки скребут на душе, я понимаю… После такого номера! ― я ткнул кулаком за ограду, на океан, и, кажется, просчитался стороной. ― Но ведь ты, а не я, отмочил этот номер. Я тут ни при чем. И это низводит на нет все твои высокие принципы. Мне же теперь десять лет понадобится, чтобы всё это переварить, вот здесь… ― Я ударил себя в грудь; жест был несуразный, но дискуссия становилась неуправляемой. ― И вообще… Пошел-ка я спать… А ты можешь сидеть здесь и бредить до петухов.

Но я оставался прикованным к шезлонгу. Вдруг не было сил подняться. И еще около часа мы продолжали перемывать друг другу кости…

Условия аренды не позволяли избавиться от «ауди» где попало, в любом прокатном пункте. Но можно было позвонить, договориться, доплатить в конце концов, и как ни крути, возвращаться в Париж проще было на машине. По платной скоростной трассе на дорогу могло уйти часов пять, не больше. Это казалось менее хлопотным, чем тащиться на вокзал в Ла-Боль, где мы взяли машину напрокат. К тому же пришлось бы суетиться в поисках расписания поездов, чтобы затем, по прибытии в Париж, плутать по перронам с сумками, спиннингами, а при выходе с вокзала, еще и топтаться в очереди на такси, что было почти неизбежным…

Легли мы опять далеко за полночь, и вид у обоих был, как с похмелья, помятый. К разбитости добавилась другая неприятность. Уложив вещи в машину, мы пошли к мадам Риё попрощаться, вручили ей наш вчерашний улов, а заодно картины китайца: не хотели злоупотреблять «азиатской щедростью», как выразился Хэддл, благо расщедрился всё-таки на минимум такта. Нерадивость нашу явно не одобряя, добродушная бретонка лишь хлопала глазами. Просьбу взялась выполнить, картины обещала вернуть их автору.

Выйдя от хозяйки, Джон пошел размять ноги перед дорогой ― заодно хотел попробовать дозвониться домой с ближайшего поворота. Вернувшись, он огорошил меня новостью, что дома у него опять дым коромыслом. Даже за тысячи километров они умудрялись портить друг другу нервы. Впрочем, мельком он уже что-то говорил мне и раньше насчет ссоры, которая произошла между ними накануне его отъезда.

И вот оказывалось, что Анна прилетела в Париж… Отчаявшись звонить ему, она села в самолет и, как гром среди ясного неба, свалилась ему на голову, прибыла в Париж утренним рейсом… Он только что говорил с ней. Она остановилась в том же отеле, Ги-Луи Дюбушрон, куда он должен был вернуться к вечеру и ждала нашего приезда.

Я решил не соваться с расспросами; за чрезмерную участливость мне же потом и доставалось. Каменная мина Хэддла не предвещала ничего хорошего. Дорога предстояла невеселая…

Как только местное шоссе осталось позади, и мы выехали на скоростную трассу, вчерашняя дискуссия вспыхнула от первой же искры и сразу стала накаляться, еще больше, чем накануне:

— Довольство? Тупость? Холодный пот, как только ближнему везет больше?.. От страха, что ему больше достанется? ― вопрошал Хэддл, бросая на меня разъяренные взоры и, кажется, забывая, что ведет машину. ― Зло, как червь, поедающее нас изнутри? Любование собственным пупком?.. Но скажи мне, ты что, с луны свалился?.. Вся эта мерзость отравляет жизнь людскому племени с тех пор, как оно появилось на свет!

Перепалка началась из-за пустяка, со случайно оброненного мною замечания по поводу нашей неуклюжей выходки с картинами китайца ― фактически оплеухи, нанесенной ему, и что бы мы о нем ни думали. Но, возможно, Хэддлу просто захотелось подвести черту, сорвать на мне свое настроение, испорченное из-за непредвиденного появления жены в Париже, что заставляло его перекраивать планы.