Антигония. Роман

— Человек мелочен, гадлив и жалок… Здесь могу с тобой согласиться, ― продолжал он поносить все и вся. ― Поэтому наигуманнейшее отношение к хомо сапиенсу, даже к самому последнему уроду, как к разновидности, заключается в том, чтобы принимать его как есть. Без отвергающего высокомерия! Без этой мании поучать весь мир… Кому как жить и что делать… Да ведь это превратилось в излюбленный национальный спорт! Научились бы сначала чистить у себя туалеты!

— Непонятно, что ты мелешь, Джон… О чем ты опять? Какой хомо сапиенс? Какие туалеты? Что за человечество?.. Лично я не считаю себя вправе разглагольствовать от имени всего человечества! Но если на то пошло, позволь и мне уточнить кое-что… ― Я в свой черед терял самоконтроль, уже жалел о своей несдержанности, но продолжал: ― Эта страна, которую ты так возненавидел… одно непонятно, какая муха тебя укусила?.. она мало чем отличается от других. Замкнутая на себе?.. Да ради бога! Но не больше чем любая другая. Ведь ты рассуждаешь как обыватель, который никогда не высовывал носа за пределы родного околотка. Глобализация… да-да, черт возьми, глобализация!.. Она подмяла под себя всё сегодня. Мир стал одинаков, единообразен! Лично я об этом не жалею. Но можно понять и тех, кто отбрыкивается от нее руками и ногами. Не всем удается наживаться на чужой тупости… Посмотри, что происходит повсюду! Правила подтасованы! Как никогда! Заправляют всем ходячие желудки, скоты. А тот, у кого еще хоть что-то осталось за душой, боится нос высунуть. На таких скоро с собаками будут охотиться, кавалькадой. Повсюду, Джон!

Как ни старался я сдержаться, срыв всё же произошел. Хэддл, сосредоточившийся на вождении, не в пример мне вид имел вдруг шелковый, разглаженный. Не то искушал меня своим равнодушием.

— Ведь ты ездишь повсюду. Неужели ты слеп? Чем эта страна отличается от других, так это нетронутостью. Тем, что ее не успели окончательно совратить. Не всех, по крайней мере, ― продолжал я гнуть свое. ― У людей остались хоть какие-то иллюзии, первичные, здоровые представления о смысле жизни. Дышать среди наивных людей легче… Так оставь же их в покое с их иллюзиями. С одного волка не дерут две шкуры, Джон! Да и неизвестно, кто больше погрязает в иллюзиях ― сытый, обожравшийся или голодный.

— Жутко подумать, что можно жить с такой мешаниной в голове… Я бы не мог. Я бы не стал, ― забормотал Хэддл, явно не понимая ни одного моего слова.

— Не стал бы жить? Вообще, что ли?!

— Меня воротит как от иллюзий, так и от расставания с иллюзиями. Болезнь, одно слово… Страшная, неизлечимая болезнь.

— Верить в лучшее?

— Закармливать себя баснями и хлопать ушами.

— Слова… Уши как раз всё вытерпят, ты прав!

— Я предпочитаю смотреть правде в глаза, какая бы она ни была, ― бросил он, но уже в пустоту.

— Какой правде? Твоей? Чьей-то еще?

Он вывернул на левую полосу. Дав ему обогнать ряд легковых машин, гармошкой поджимавших грузовой фургон с голландскими номерами, я с безнадежностью в душе посетовал:

— Чесать языками можно до бесконечности. А правда… не знаю, что ты подразумеваешь под этим словом… она проста. Живем мы все по правилам, которые нам навязывают самые хищные, самые прожорливые. И никто не пытается этого оспаривать. Все, что идет вразрез с этими правилами ― болезнь, мания, гангрена… Но если так будет продолжаться, всё закончится окопами! Люди будут опять травить друг друга, резать на куски, варить мыло друг из друга. В нашем цивилизованном мире! И ничто их не остановит! Мир будет отмываться от своих нечистот старыми методами. Кровопусканием! Огнем!

— У тебя на всё один ответ. Окопы, кровопускание… А вокруг, конечно, стадо тупых идиотов, скоты, не понимающие, куда их гонят! Как можно делать выводы на таких примерах? Почему ты другого не хочешь увидеть? Опускаясь до таких выводов, ты становишься таким же скотом. Мир огромен. В нем есть что угодно. И свет и тьма. И грязь и чистота. Так всегда было и будет! И если ему нужно будет от чего-то отмываться, то это не зависит ни от тебя, ни от меня. Это написано на роду у него…

— Не уверен… И не нужно навешивать мне отсебятины. Я не собираюсь никого чернить, как ты, под настроение! ― бунтовал я. ― Но если уж мы с тобой не понимаем друг друга, что говорить о других? Страшно становится! Вот это страшно!..

— Послушать тебя, мир ― сплошной свинарник, стадо прожорливых скотов, тем только и занятых, чтобы набить себе брюхо, перемесить дерьмо у себя под копытами. А всё остальное?

— Что остальное?

— Всё то, что тебя окружает! ― Рукой, выпустив руль, он показал в сторону; машину сильно мотнуло. ― Я не говорю, что грязи нет. Я говорю, что нужно держаться от нее подальше. Взгляд нужно уметь отводить в сторону. На лучшее из того, что есть. На всё чистое, что еще осталось. Чтобы не впитывать ее в себя!

— Да ведь я об этом и говорю. Ты просто не слышишь меня…