Антипитерская проза

«Я устала от вас всех», — сказала Людмила, выходя в прихожую в тюрбане из полосатого полотенца. Она непроизвольно подбоченилась, но быстро опустила руки. Ее пальцы были размокшими и бескровными.

«Люда, я тебя ни в чем не виню», — сказал Харитонов, боявшийся ее ненакрашенного, белого лица.

«Еще не хватало, чтобы ты меня в чем-то винил. Это я тебя виню».

Он промолчал, гадая, за что же она теперь его будет винить — за мать или за безденежье.

«Ты знаешь, что нам скоро нечего будет есть, элементарно нечего будет жрать, что у меня кончились деньги совсем?» — спросила Людмила.

«Знаю, — обрадовался этому обвинению Харитонов. — Я сейчас поеду в эту чертову контору. Они должны мне сегодня выплатить зарплату, по крайней мере — командировочные. Хоть сколько-то».

«Ты знаешь, что ей вчера не понравилось? — спросила Людмила, любительница беззвучных переходов. — Вчера приезжала моя мать».

«А, все понятно».

«Что понятно? Ты хочешь сказать, что моей матери нельзя у нас бывать, пока у нас живет твоя мать?»

«Мне казалось, у них нормальные отношения».

«Александра Ивановна ревнует мою мать к детям».

«Это возможно, — согласился Харитонов. — Поэтому...»

«Что поэтому? Поэтому моей матери нельзя к нам приезжать? Она, кстати, их больше воспитывала. Детей, кстати, не было дома. Моя мама привезла пироги, сама напекла, вот, кстати, ешь, грибы маринованные. Пригласили Александру Ивановну к столу. Дальше, ты догадываешься, что было».

Харитонов многократно закивал головой, не желая, чтобы жена увидела его лицо вмиг покрасневшим. Состояние мужа могло передаться Людмиле, и ее кожа тогда, лишенная макияжа, не замедлила бы покрыться такой переливчато-пунцовой краской, от которой даже самое честное и красивое лицо делается лживым и несчастным.

«Она попросила, чтобы ты ей купил билет, что она хочет уехать домой», — сказала жена, в развязавшемся тюрбане, не заметив стыда Харитонова.

«Надо позвонить той женщине», — поднялся Харитонов.

«Рано еще».

«Нет, я позвоню».

Женщина, приютившая его мать, сообщила, полная жеманно неодобрительных пауз, что Александра Ивановна уже покинула ее квартиру, но направилась она, однако, не к ним домой, а в церковь.

«В какую церковь? — спросил Харитонов. — Она же совсем не знает города».

«Этого я не ведаю. Так она выразилась — «в церковь». Не в собор, не в храм, а в церковь. Я знаю лишь то, что вам, видимо, с нею приходится очень непросто. Особенно я не могу позавидовать вашей милой супруге».

«Да, мы вам очень благодарны».

«С таким характером, как у вашей матери, невозможно жить в Петербурге долго. Поверьте мне».

Людмила просушила волосы феном и стала улыбчивой и степенной.

«Где же ее теперь искать?» — спросил Харитонов.

«Вернется. Деньги у нее с собой есть, — сказала Людмила, обувая туфли на острых каблуках. — Не маленькая».

«Ты не знаешь, до какой степени она может себя распалить».

«Представь себе, знаю. Это ее любимое занятие — бередить душу».

«Она мучает себя».

«Знаю, Сергей».

«Дети?»

«Ушли уже. Я побежала. Пока. Закрой за мной дверь, пожалуйста».

Он слышал, как она нетерпеливо дожидалась лифта, постукивая колечком по стене и шпильками по керамическому полу, будучи уверенной, что муж не отошел от закрытой двери. Ее раздражало, если в лифт, кроме нее, вдруг заходил кто-нибудь еще. Именно на столько людей, сколько садится с нами в лифт, стесняя замурованную свободу, мы иногда бываем готовы сократить человеческую популяцию.

«Она неверна», — заключил Харитонов механически, как будто наблюдал обиду, а не ощущал ее.

Он встал под душ и обнаружил огромный синяк внизу живота справа, появившийся словно не от внешнего воздействия, которого Харитонов не помнил, а от внутреннего жжения. Он подумал, что совсем не испугается, если вдруг анализы подтвердят наличие у него серьезного, может статься, неизлечимого заболевания. Может быть, он даже обрадуется этому, потому как обретет на остаток дней вразумительный смысл существования — целенаправленно и тягуче умирать. Вся жизнь будет подчинена этому неизбежному, организованному угасанию, борьбе с физической болью рядом с ясно глохнущими материальными диссонансами.

Ему было странно, что он теперь не испытывал никакой ревности или отвращения к Людмиле. Он спокойно вспоминал, как случайно увидел прошлым летом на даче свою Людмилу, целующуюся взасос с его однокурсником Зеленецким впотьмах. Харитонов не потревожил их тогда, посчитав, что все девственно пьяны. Смешно и глупо, думал он, негодовать теперь, когда привязанность непривлекательных тел номинальна, а привязанность душевная инертна.

7