Антисемитизм и упадок русской деревенской прозы. Астафьев, Белов, Распутин

Распутин, по-видимому, не понимает – и потому искажает – ключевые факты послевоенной истории Западной Европы, Израиля и стран Восточного блока. Он негодует по поводу статуса евреев после Шоа, который представляется ему незаслуженно исключительным. Комментируя книгу бывшего посла Италии в России Серджио Романо «Письмо к другу-еврею» («Lettera а un amico ebreo», 1997), тогда еще не опубликованную в русском переводе, Распутин заявляет:

Выходит, что из своей национальной беды евреи сделали бизнес. Германия, как страна, попустившая Гитлера, до сих пор платит государству Израиль в качестве контрибуций огромные деньги. Хотя при Гитлере такого государства еще не существовало. Славянским государствам за геноцид на оккупированных территориях Германия не платит. <…> Ну можете вы себе представить, чтобы русские, больше всех пострадавшие от Гитлера, добились бы для себя исключительного права на выплаты за жертвы и страдания своего народа? Напористости не хватает? Но напористости потому и не хватает, что мы не считаем себя лучше всех. Совести хватает. Опять утверждается, возвращаясь на круги своя: есть избранный народ и есть прочие народы, гои, с которыми можно не считаться. Так от кого же, спрашивается, исходит угроза фашизма. Кто являет явные признаки расизма, радикализма, экстремизма, нетерпимости, говорит о своем превосходстве, считает себя неприкасаемым, не знает меры в своих притязаниях? [Распутин 1999: 2; ср. Распутин 2011: 72–73][54].

Цитирование источников, по-видимому, представляется Распутину опасной еврейской привычкой, недостойной русского патриота. Опираясь на вычитанные где-то и вырванные из контекста слова итальянского журналиста Индро Монтанелли, высказанные в ответ на книгу Романо, Распутин предупреждает евреев, что они сами могут навлечь на себя новые «гонения», потому что «мы все живем в хрупком и все более ненадежном мире, где никому не следует преувеличивать свою силу и рассчитывать на свою безнаказанность» [Распутин 1999: 2; ср. Распутин 2011: 73].

Английский исследователь Дэвид Гиллеспи считает, что «впоследствии <…> произведения <Распутина>, как фикшн, так и нон-фикшн, потеряли часть своих эстетических достоинств, и к середине 1990-х годов несут все признаки озлобленной тенденциозности» [Gillespie 1998: 688]. Распутину действительно не суждено было больше создать художественных произведений, равных по силе и мастерству лучшим его повестям 1970-х годов, таким как «Живи и помни» и «Прощание с Матёрой». Прозу последнего десятилетия жизни Распутина – рассказы из постсоветской провинциальной жизни и повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» (2003) – можно уподобить ламентациям по ушедшей советской жизни. В поздних художественных произведениях Распутина лишь изредка появляются намеки на еврейского Чужого: «Агитаторы, все из науки и культуры, все, как на подбор, черные и бородатые, соловьями заливались, ужами изворачивались, чтобы показать, где спрятано счастье жизни» (рассказ «Сеня едет») [Распутин 1994а: 6]. Оставив мутный след в сознании Распутина, антисемитизм главным образом проявился в публицистике писателя, а не в его художественной прозе.

Вместо заключения Свобода, ответственность и бремя антисемитизма

В третьем – и последнем – узле короткой переписки с Виктором Астафьевым Натан Эйдельман высказал ключевую мысль о судьбе писателя, встающего на путь антисемитизма: