Антивирус

Лю Тан свел Шестакова с тремя гуандунскими лекарями, которые долго заглядывали странному пациенту в глаза, подключали голову к гудящим электроприборам и вели с ним по очереди умные беседы, пытаясь на пальцах объяснить механизм влияния различных веществ на нейрохимические процессы, протекающие непосредственно в глубинах мозга. По мнению лекарей, препараты из группы, к которой относился «Релеватин», могли лишь временно блокировать дофаминовые рецепторы в подкорковых областях, но совершенно неспособны были влиять на функциональные возможности тех областей коры, которые отвечали за краткосрочную память.

Шестаков охотно кивал и даже в чем-то был готов согласиться с лекарями, вот только лакуны в голове продолжали увеличиваться. Особенно в тех закоулках, где хранилась информация о «Лаборатории Касперского». Пугали Шестакова и неожиданные, волнами накатывающие ложные воспоминания из раннего детства. Откуда-то периодически возникал низкий и тревожный гул садящегося над тайгой самолета. Сам самолет уже как бы скрылся из виду, а звук его еще только проносился над вершинами сосен и круглой башенкой обсерватории. Что это был за самолет, где находится обсерватория – Шестаков не имел ни малейшего представления.

В его воспоминания постоянно врывались и сырой колючий ветер, пахнущий водорослями, и звон трамвая в темноте – очень узнаваемый, его издают старые вагоны при крутом повороте, – и визг голодных чаек, парящих в дымке тумана над пустой полосой прибоя и ржавым длинным пирсом, и тихий шелест ломких листьев под широкими шинами велосипеда.

Часто приходили воспоминания о маленьком мальчике в костюме матроса, болтающем ногами на парковой скамейке. Рядом с мальчиком кто-то большой, теплый, пахнущий домом и уютом. Этот кто-то обнимает и целует мальчика в лоб, молча сует в одну руку стаканчик с клубничным йогуртом, а в другую – мягкий пластиковый пакет с ананасовым соком. Следующий кадр – та же скамейка, тот же мальчик, но уже глубоким вечером. Баночка с йогуртом давно пуста, но мальчик боится с ней расстаться. Мальчику холодно. Вокруг мертвящий желтый свет ртутных фонарей.

Рядом кто-то останавливается. Мальчика душат слезы, и он ничего не может рассказать. Потом появляются какие-то высокие люди в серой униформе, пахнущей пылью, мальчика поднимают со скамейки, передают с рук на руки, после чего всю картинку накрывает темнота. В темноте мальчику еще страшней, чем на скамейке под мертвящим светом фонарей. В темноте всегда происходит что-то непонятное. И сердце бьется так сильно, что почти выскакивает из груди. Он пытается крикнуть и позвать на помощь, но чья-то потная и сильная рука зажимает ему рот и он чувствует солоноватый вкус потной ладони.

Хотя, конечно, ничего подобного с ним никогда не происходило. Никто не бросал его в юном возрасте на набережной у морвокзала. Родился он в сухопутной и вполне благополучной семье геологов. Рос в Вологде под присмотром бабушки Агаты. В семь с половиной лет папа с мамой, постоянно пропадавшие в длительных экспедициях на просторах Арктического шельфа, где они обеспечивали разведку очередного газосодержащего минерала, сдали своего единственного отпрыска в Калужский президентский общевойсковой кадетский корпус. А море Шестаков увидел впервые только в двадцать лет, будучи уже студентом факультета прикладной меметики Федерального технологического университета в Твери. Случилось это в тот самый год, когда Агата Викентьевна тихо отошла в мир иной…

Тан, заинтересовавшийся эффектом фантомной памяти, убедил Шестакова завести блог в защищенной социальной сети «Глобал Чайна» и помещать туда все воспоминания, приходившее в голову. И в первых же воспоминаниях, которые Шестаков смог отрефлексировать, появилась бабушка Агата. Своего отца, давно обосновавшегося где-то на Северном Урале, Шестаков не видел лет десять, искренне считая, что ежегодных поздравлений к Дню геолога вполне достаточно. С матерью Шестаков общался исключительно по бифону. И то пропускал, как правило, четыре из пяти вызовов, поступающих из Южно-Сахалинска. К родителям он испытывал смешанные чувства. А вот по бабушке, как оказалось, скучал. И даже не подозревал, насколько сильно…

Свой блог Шестаков предпочитал «кормить» ночами, когда в жилой зоне на несколько часов устанавливалась относительная тишина. Тогда и строчки ложились ровнее, и воспоминания приходили активнее. Бабушка в воспоминаниях Шестакова снимала со сковороды обжигающе горячие оладьи на кислом молоке, в воскресной шляпке с вуалеткой гуляла с ним по Соборной горке, а в вязаной кофте читала вслух «Двадцать тысяч лье под водой» и «Хроники капитана Блада». Читать самостоятельно Шестаков не любил. Но бабушку Агату слушал с удовольствием.