Антология альтернативной литературы 1. Альманах

Старый барин Танайский и сын его – тот снова погостить приехал, а как про Варьку узнал, переживал сильно, – так вот, барин с сыном мужиков собрали и облаву устроили. Дюжины полторы волков подстрелили, Петра Танайского шальной пулей зацепило, не опасно, правда. Доискиваться, кто молодого барина ранил, не стали. Да и чего искать, когда всем и без того ясно. Однако видать, посовестились Танайские, спустили это дело Ивану с рук. Барин старый по большому счёту человек неплохой, справедливый был.

Ну, волки волками, а подозрительные раны отца Григория многим в деревне покоя не давали. Не видали у нас ещё таких волков, которые в зимнюю стужу, от лютого голода одно бы только сердце у человека выгрызли. И начали ходить меж людей разговоры, что и не волки это вовсе, а Варька Сапожникова пошаливает. Что до меня, так это и сразу ясно было, а в скором времени убедился я совершенно точно.

Как говорилось уже, Сенька, дружок мой, в ту пору как раз у Сапожниковых обитал. А как беда эта самая у Степана Алексеича приключилась, так и работы у Сеньки прибавилось. Ведь если человек за домом не следит, то все заботы на нас домовых ложатся. Сенька изо всех сил и выбивался, чтобы дом в порядке содержать. Очень он уставал и иногда ко мне в гости наведывался отдохнуть. Ну и я ему тоже время от времени визиты наносил. Сидели мы с ним обычно на чердаке, всё за жизнь разговаривали, хозяевам косточки перемывали, ну и выпивали, конечно, не без этого.

Вот так однажды взял я литр первача – и к Сеньке в гости. Сидим мы с ним на чердаке у трубы, пьём помаленьку и болтаем о всяком разном, но потихоньку, чтобы хозяева не услышали. Хотя Степана Алексеича можно было не опасаться – он в то время и на человека-то не был похож. Волосищами оброс, не мылся, рубахи не менял – всё сидел за столом, да сам с собой разговаривал. Но ведь не один он жил, жена его, Елена Сергеевна, всё ещё при нём оставалась. Хорошая баба была, только запуганная. И раньше слова поперёк мужу сказать не могла, а теперь, когда Степан Алексеич умом-то тронулся, и вовсе его как огня боялась.

Сенька в своё время дырочки в потолке провертел, чтобы видеть, чего там хозяева внизу делают, нельзя же их без присмотра оставлять. И вот мы с ним наверху самогон пьём, салом закусываем, да за Степаном Алексеичем с Еленой Сергеевной в дырочку наблюдаем. Старший Сапожников, как обычно, за столом сидел и чего-то себе под нос бубнил. Зрелище, я вам скажу, не из приятных. Крепкий мужик Степан Алексеич был, а за последнее время словно постарел лет на тридцать. Седина появилась, плечи обвисли, глаза блестят, голос, как у больного пацана – по всему видно, что доходит человек. Сидит у стола, с Варькой разговаривает, прощенья, видать, просит и плачет. Елена же Сергеевна в углу у лучинки шьёт что-то. Ткань светлая, так и не поймёшь сразу – то ли простыня, то ли саван, но уж точно, что не платье свадебное. Грустная картина, одним словом. Уж на что я домовой бесчувственный, можно сказать, бездушный, а и то мне жалко их стало. Правду люди говорят: как сам себя человек накажет, так никто его наказать не сможет.

Мы с Сенькой уже пол-литра уговорили, когда меня будто мороз по спине продрал. Мы же, ну, нечисть всякая, друг друга за версту слышим, но здесь чую – что-то не то. Не леший и не ведьма рядом, а что-то во много раз страшнее и опаснее. Такому и домового придушить, что раз плюнуть. Смотрю, Сенька тоже занервничал, почуял, значит.

И вдруг слышим, возле дома бродит кто-то. Тихо-тихо так по снегу переступает, но к самому дому пока не подходит, опасается. Мы с Сенькой к чердачному окошку подобрались и выглянули. Видим – стоит недалеко от дома какая-то фигура в белом и что-то к груди прижимает. Но стоит к нам спиной и в тени, на свет, что из окошка падает, не выходит.

И тут нас как обухом ударило – это ж Варька, Степана Алексеича дочка, с дитём своим к родителям пришла. Вдруг фигура покачнулась и в пятно света попала. Видим: точно Варька, да только и не она уже это вовсе. Смерть никого не красит, а уж от Варькиной-то красоты и вовсе ничего не осталось. Всего-то с месяц – полтора, как её похоронили, да и погода стояла морозная, но страшнее рожи я в жизни не видел и не увижу. Волосы свалялись, что твоя солома, а местами и повылазили так, что проплешины видать. Вместо глаз – ямы чёрные, а в них огоньки горят злющие-злющие, того и гляди, иглами раскалёнными проткнут. Рот провалился, губы сгнили, зато зубищи, как у волка. Кажется, может она клыками своими камни разгрызать и наковальнями закусывать.

Стояла она босиком в снегу в одном саване и ребёнка своего помершего к груди прижимала. Да и ребятёнок-то подстать мамаше, второго такого уродца не найдёшь. Мордочка синяя, как купорос, вместо глазёнок угли багровые и полный рот зубов – это у новорожденного-то! – тонких и острых, будто швейные иглы. Стоят они так и на дом родительский смотрят. И во взгляде такая злоба, такая ненависть, такой голод дикий, что даже у меня душа, если и есть, то в пятки ушла.