Антология исследований культуры. Символическое поле культуры

Другой род связи между индивидуальной психологией и изучением коллективных представлений можно обнаружить в определенных общих чертах символических классификаций. Чтобы правильно оценить их, надо прежде всего иметь в виду весьма произвольный характер многого из того, что есть в символизме, в частности, в двух отношениях. В принципе, что угодно может обозначать что угодно; любые две вещи могут быть отнесены к одному классу по какому-то критерию, отличающему их от других вещей. Однако при сравнительном изучении символической классификации постоянно поражают соответствия, кажущиеся чем-то большим, нежели случайность или совпадение.

Наиболее очевидное формальное соответствие заключается в том, что символические классификации конструируются с замечательной экономией. В любой отдельной культуре символически классифицируется великое множество вещей, и предположительно нет никакого предела в количестве прочих вещей, на которые данная классификация могла бы распространяться. Однако это широкое и сложное многообразие символических референтов обычно обобщается очень ограниченным числом символических категорий. Это не просто следствие того факта, что вообще любой символ имеет целый спектр референтов или значений. Эта черта символизма, хорошо известная с тех пор, как люди начали объективно размышлять над символизмом, сама по себе не объясняет той экономии средств, которую мы, как правило, обнаруживаем в символической классификации; ведь всякий символ может быть многозначен, однако вследствие многочисленности вещей, подлежащих символизации, может быть и большое количество символических категорий. Тот факт, что в данном вопросе экономия оказывается столь поразительной, скорее противоречит общепризнанной многозначности символов.

Взглянув на схемы классификации, представленные в книге «Правое и левое» (Needham, 1973a), мы обнаружим, что в каждом случае значительная сложность идеологии и социального действия символически обеспечивается средствами системы категорий, которая по сравнению с ними очень проста и скупа. Например, разнообразные этнографические детали жизни меру могут быть истолкованы в соответствии с двумя дюжинами антитетических пар (ibid., p. 116); множество частностей в исследовании Бейдельмана о символизме кагуру обобщаются не более чем страницей перечисляемых им противоположностей (ibid., p. 151–152); основные результаты всех сообщений о ньоро за девяносто лет представлены перечислением символических категорий длиною менее страницы (ibid., p. 328) и т. д. Общее впечатление такое, будто имеются значительные ограничения на количество применяемых при этом категорий. Это еще больше бросается в глаза при сопоставлении с противоположной характеристикой, выраженной в словах Уайтхеда о том, что символизм имеет тенденцию произрастать дико. Кроме того, есть вероятность, что экономия категорий не результат сознательного ограничения (как, например, при специально заявленном формальном требовании использовать как можно меньше символов), но является продуктом бессознательного процесса символического мышления.

Второй вид соответствия между классификациями, столь же поразительный, можно эмпирически установить в используемых символических деталях. От одной схемы к другой по всему миру, в каких бы разных культурах они ни встречались, мы находим вновь и вновь одни и те же регулярно применяемые символические средства. Вновь обращаясь к работам, собранным в «Правом и левом», мы можем указать для примера на такие оппозиции как правое/левое, мужское/женское, твердое/мягкое, кости/кровь, свет/тьма, нечет/чет, восток/запад, солнце/луна и т. д. Коннотации отдельных символических категорий не закреплены; например, у ньоро солнце и луна по меньшей мере в одном контексте противопоставляются соответственно как злое/доброе (Needham, 1973a, р. 328), в то время как у пурум, как мы видели, они противопоставляются как женское/мужское. Это последнее противопоставление поучительно также и тем, что оно противоположно общепринятой атрибуции полов для этих небесных тел, согласно которой солнцу символически приписывается мужской пол, а луне – женский. Однако ясно видно, что при расширении количества отдельных коннотаций мы находим общую различным группам людей тенденцию прибегать к общему набору вещей, чтобы выразить с их помощью нечто, что они могут символизировать. Это побуждает думать, что в символическом мышлении обнаруживается то, что можно рассматривать как естественные точки притяжения, на которые склонно откликаться воображение. Из бесчисленного множества предметов, какие различают во Вселенной их языки, люди могли выбрать любые, какие только пожелают. Однако в одной символической классификации за другой они сосредотачиваются на общем наборе вещей: не всегда тех же самых вещей и, разумеется, не только тех, которые мы назвали, но, как правило, они прибегают к определенным предметам, которые, похоже, составляют естественный и элементарный фонд символических средств.