Антология исследований культуры. Символическое поле культуры

В этом отношении, следовательно, символическая классификация как характерно человеческая деятельность обнаруживает две бессознательные и ограничительные тенденции – к формальной экономии и к эмпирическому соответствию, – которые особенно контрастируют с такими типичными ее чертами, как распространенность и произвольность. Эти противоположные тенденции ставят огромную проблему своего рода универсальной глубинной психологии в ее сравнительно-этнографическом приложении, которая остается в наши дни совершенно неисследованной.

Принципы классификации

Та классификация, которую мы называем символической, остается, несмотря ни на что, формой классификации, и нельзя предполагать, что она окажется в чем-то принципиально отличной от прочих форм классификации. Наоборот, следует ожидать, что те схемы, которые абстрагированы из прагматических схем классификации, окажутся различимы также и в поле символизма. Есть один урок из области исследования вербальных понятий, который вооружает нас против неверного толкования обозначения символических категорий. Известная категория, такая, например, как Земля или Вода у майуок, есть имя для класса объектов. Что оно говорит нам об отношении друг к другу членов этого класса? Вовсе не так много, как мы склонны предполагать.

В традиционном для западной философии определении класса его члены имеют по меньшей мере одно общее свойство; именно благодаря этому пункту сходства они и принадлежат к одному классу. В своем предельном логическом значении это определение подразумевает, что здесь приложим принцип замены: т. е. что все, что мы знаем об одном объекте класса, мы знаем и о других его объектах, в той мере, в какой все они похожи. Для огромного множества практических целей это определение пригодно и полезно. Если мы классифицируем некую вещь как нож, мы вправе полагать, что ее используют определенным способом, каким не используют вилку. То, что мы знаем об одном карбюраторе, мы знаем и о любом другом; они могут не быть тождественными или взаимозаменимыми, но мы можем по меньшей мере охватить их в понятии и уяснить, на что они годятся. В свете подобных примеров мы будем склонны предположить, что те же принципы характеризуют и символические классы; тогда, по-видимому, наша задача – найти общее свойство, объединяющее члены каждого класса.

В некоторых случаях кажется, что этнографические свидетельства целиком отвечают этой склонности: например, Кушинг пишет о зуньи, что клан и то природное явление, вместе с которым он классифицировался, рассматривались как имеющие общие свойства, позволяющие отнести их к одному и тому же символическому подразделению. Так, считалось, что кланы севера относятся к этой области пространства как «особенно подходящие», так как животные, образующие эмблемы этих кланов, естественно ассоциировались с зимой и с тем направлением, откуда надвигается холодное время года. Однако даже в классификации зуньи, как мы видели, в других отношениях в способе объединения вещей в классы обнаруживается явный произвол: например, запад и охота. Вполне может быть, что для зуньи было какое-то общее свойство или набор свойств, объясняющие состав каждого символического класса; однако это именно то, что стоит под вопросом и что мы не можем просто предположить заранее.

В других случаях – а их, по-видимому, большинство – этнографические свидетельства не дают никаких оснований думать, что члены символического класса связаны свойствами, общими им всем. Яванская схема соответствий очень ясна, настолько, что о каждом члене класса можно сказать, что он «есть» одновременно и другой член того же класса; однако за пределами этого утверждения источники не дают никакой почвы для предположений о наличии какого-либо общего свойства, объединяющего, к примеру, восток, скрытного, пищу, веранду и благоприятное. Дело не в том, что мы не можем увидеть, в чем могло бы заключаться сходство, ибо оно могло бы быть чем-то, чего мы и не представляли себе; но в том, что нельзя сделать вывод, предполагающий, что именно таков был метод образования класса. В конце концов, возможно, что в яванской схеме явления классифицировались как попало. Кроме того, если человеческое общество и весь остальной космос подлежат разделению только на пять больших классов, то весьма вероятно, что каждое подразделение будет содержать очень разные вещи, не обладающие существенным сходством друг с другом. Единственным общим свойством, объединяющим члены столь широкого символического класса, могла быть сама их совместная принадлежность к этому классу.