Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Цви кусает губы, под носом блестят крупные капли пота. Вдруг он закрывает глаза, приподнимается и принимается блевать на обочину, где иссушенная земля все еще искрится утренней росой. Чем я могу ему помочь? В этом городе мертвецов? Ближайший телефон-автомат в километре отсюда, но не припомню, чтобы он когда-нибудь был исправен.

Наклоняюсь к бедняге и тихо, но как можно убедительнее, говорю: «Цви, ты ведь знаешь, что это не смертельно».

Никакого ответа.

На площадке, в лесах, хмурясь оконными проемами, стоит Иерусалимский музей. И когда его только достроят?..

По просьбе Цви, перетягиваю ему жгут. Ступня, лишенная доступа крови, побелела.

И тут его светлые глаза наполняются слезами.

Обрети внимание, Господи, — так себя ведут «друзья природы». Натуралист несчастный!

Я присел рядом, собрав на полы пижамы всю пыль с шоссе. Может, момент для нравоучений я выбрал не самый подходящий, но я сказал ему: вот он, итог баловства со всякими там ядовитыми змеями, скорпионами и прочими…

Молчит. Даже не слушает меня. И смотрит сквозь, будто перед ним пустое место. Впрочем, больше не плачет. С трудом переворачивается на живот, прижимается к грязному асфальту и, неуклюже загребая по нему руками, тихонько шепчет сам себе:

«Сколько лет с бабой не спал…»

Я столбенею, как громом пораженный, не в силах оторвать взгляда от распростертого на дороге тела Цви.

Немного погодя медленно выпрямляюсь, делая вид, что не расслышал его последней фразы, и принимаюсь расхаживать по обочине взад-вперед, моля Бога послать хоть самую завалященькую машину.

Наконец откуда-то из-за холмов доносится слабое тарахтение мотора. Выскакиваю на середину дороги, и вскоре на повороте показывается маленький военный пикап. Размахиваю руками, подпрыгиваю, сигналю, как сумасшедший. Только бы остановилась!

Машина резко тормозит, едва не свалившись при этом в кювет. Из кабины выпрыгивает водитель, маленький бледный солдатик с печальными глазами и в поношенной форме, висящей на нем, как на вешалке.

Принимаюсь рассказывать ему.

Он с жадностью ловит каждое слово, весь преисполненный стремлением немедленно выполнить священный долг.

Тем временем Цви кое-как поднимается, на дрожащих ногах добредает до кузова и там укладывается, положив голову на согнутые локти.

Маленький солдатик глядит на него с благоговением и ужасом. Минута молчания. Затем одним прыжком заскакивает в кабину, заводит мотор и, прежде чем я успеваю сказать что-нибудь на прощанье, грузовичок уже скрывается за поворотом.

Пошатываясь от усталости, пересекаю шоссе и плетусь по пыльной тропинке в обратный путь.

Иерусалим, обступив меня со всех сторон, вновь погружается в свое равнодушное безмолвие.

Вниз с холма

…Стоит только сделать несколько шагов и раскрыть глаза, и ощутить Легкие уколы искрящихся росой терновников, и вдохнуть прохладу на заре осеннего дня…

Дня, с которого началась осень. Осень.

Лишь в этой мудрой тишине я могу вернуть мысли… Да, единственный раз Хая была так близка. В тот осенний день. Нас только что призвали, и вдруг мне дают увольнение, одному из всей нашей компании. Перепутали, наверно. Я долго добирался до киббуца на попутках и приехал, когда уже завечерело. С полей тянуло холодком. Я шел между домами, грустный и неприкаянный солдат-новобранец в безликой армейской форме. Она встретила меня на одной из аллей и неожиданно обняла, с жаждой и испугом. Я говорил: мир тогда завоевала осень. А потом мы лежали на кровати, а за дверью, которая не запиралась, беспрестанно сновали люди.

Под силу ли мне рассказать… Слезы душат…

История, обещанная Яали

Вернувшись, застаю Яали бодрствующим. Он с интересом разглядывает дохлую змею. Все-таки любопытство победило страх. Не отрываясь он смотрит на раздавленную голову, на которой еще тускло поблескивают мертвые глазки-бусинки.

Бьюсь об заклад — через несколько лет полку «друзей природы» прибудет.

И пополнением станет Яали.

Двумя пальцами я поднял змею и понес ее на улицу. За мной, как пришпиленный, шествовал Яали.

Одно пятнышко крови на ковре и осталось.

Кризис болезни миновал. Лицо ребенка уже не выглядело таким отечным, краснота в горле держалась только в одном месте. Температура спала. Даже аппетит вернулся.

В такую рань он съел два куска хлеба с медом, сгрыз целую плитку шоколада, запил все это чаем и завалился досыпать.

Я уселся за письменным столом, разложил записи, убеждая себя, что в эту тихую пору мне все-таки удастся до чего-нибудь додуматься.

Я уснул.

Часа через два мы с Яали, как по команде, открыли глаза. Недалеко от дома, раскатисто урча, работал трактор. Он с яростью вгрызался в землю, выворачивая огромные камни.

Яали забыл про змею. Гораздо больше сейчас его интересовало, чем бы подкрепиться. Я сварил яйцо всмятку, нарезал помидор, намазал медом два куска хлеба. В какао на всякий случай бросил таблетку жаропонижающего.

Он «подмел» все, до последней крошки.

Самое удивительное то, что я, обычно не упускающий случая поесть, теперь не мог думать о еде. Недобрые предчувствия сжимали горло.

Утро, капля за каплей, перетекает в день, гоняя над землей легкие ветерки.