Антология плагиата: от искусства до политики

Увы, в России начала первого тысячелетия от Рождества Христова не было ни историков, ни летописцев – лишь в XVIII веке стали появляться многочисленные исторические трактаты. Особенно плодовитым автором оказался Пётр Крёкшин, посвятивший несколько своих сочинений описанию славных дел Петра Великого – источниками послужили архивные документы, к которым Крёкшин получил доступ по распоряжению императрицы. Однако историки, начиная с Василия Татищева, весьма скептически относились к трудам этого автора, находя в его сочинениях много вымысла – доходило до того, что Крёкшин приписывал своим героям выдуманные им самим слова. Тем не менее, его трудами пользовался даже Михайло Ломоносов, когда писал книгу о стрелецких бунтах.

С некоторых пор применение термина «компиляция» к литературному произведению носит уничижительный характер. Вроде бы его создатель что-то познавательное написал, но помимо заимствованных мыслей и фактов не смог предложить ничего существенного, что могло бы отличить его книгу от сочинений множества других таких же авторов. В книге Льва Троцкого «Литература и революция», опубликованной в 1923 году, есть такие слова:

«В одном "Коммунистическом Манифесте" больше подлинной науки, чем в целых библиотеках исторических и историко-философских профессорских компиляций, спекуляций и фальсификаций. <…> "Всемирная история" у Вебера или у Шлоссера – печальная компиляция, в которой отсутствует самое главное: единый внутренне связанный процесс общечеловеческого развития».

«Печальная компиляция» – весьма выразительное словосочетание, которое с полным основанием можно применить к тем книгам, которые представлены в этой главе. Речь, прежде всего, пойдёт о сочинителе, известном как Борис Акунин.

Ещё в 2005 году некая писательница из Смоленской области усмотрела в «Кладбищенских историях» Акунина сходство со своей пьесой, опубликованной на семь лет раньше, причём сходство обнаружилось не только в названии, но и в сюжете – оба произведения рассказывают о жизни и смерти людей. На самом деле, здесь вряд ли можно говорить о заимствовании, поскольку, если автор задумал что-то написать на эту тему, такое название напрашивается само собой, если есть хоть чуточку воображения.

Совсем иное впечатление возникает, когда Акунин сознательно использует тексты популярных писателей прошлых лет, заявляя при этом, что сочинил пародию. Компиляция тут налицо, как бы не оправдывал свои действия автор. Примером использования этого метода является книга «Нефритовые чётки», однако Акунин не признаёт термин «компиляция» – ему больше нравится «аллюзия». Это вроде бы намёк на заимствование, но не более того, так что читатель вынужден сам разбираться, что и где «украл» Акунин. Для кого-то, возможно, это очень интересная игра, и вот любители кроссвордов и шарад сметают с полок магазинов очередное творение Акунина, читают, читают и находят. Оказывается, «Скарапея Баскаковых» порождена «Собакой Баскервилей» Конан Дойля, «Долина мечты» стала ближайшей родственницей «Легенды о сонной лощине» Вашингтона Ирвинга, а «Чаепитие в Бристоле» напоминает приключения мисс Марпл в изложении Агаты Кристи. Ну и так далее.

Набравшись терпения и набрав полный рот попкорна, дотошный читатель, или отчаянный игрок, сможет найти в сочинениях Акунина что-то из Лескова, кое-что из Достоевского, из Габриэля Маркеса, Эдгара По, Жоржа Сименона и даже из романа классика советского детективного жанра Юлиана Семёнова. Однако это уже будет не игра, а чистое мучение, поскольку аллюзиям этим в произведениях Акунина нет числа.

В «Алмазной колеснице» он использовал почти дословно отрывок из рассказа Куприна «Штабс-капитан Рыбников», в очередной раз назвав это аллюзией. И вот несчастный штабс-капитан меняет облик, воскресает из небытия и убегает стремглав от вездесущего Фандорина. Так и Куприн с криком «свят-свят-свят!» убежал бы, куда глаза гладят, доведись ему познакомиться с творчеством Акунина. «Обворовав» по ходу дела Куприна, Акунин оправдывается ссылкой на Шекспира – если уж он такое себе позволял, то Акунину и подавно всё позволено.

В своём желании эпатировать читателя и зрителя очередной «аллюзией», заодно прилично заработав, Акунин сначала водрузил себя на одну ступень с Шекспиром, ну а затем, «обокрав» Куприна, решил разобраться с Чеховым. Пьеса «Чайка», пройдя через неизвестную нам часть сознания Акунина, предстала перед зрителем в совершенно непотребном виде – иначе не назовёшь издевательство над классикой. На этот раз Борис Акунин «украл» и героев, и сюжет, переработав его так, что вместо «Чайки» на сцене появилось чучело.