Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский

— По двадцать, милый, — ответил Физмат.

— А этот? «Труженик Космоса»?

— Этот? Этот — пятнадцать.

— А «Ветеран Подмосковья»?

— Тоже пятнадцать. Бери все, за сорок отдам.

— Мне все не надо, — усмехнулся клиент. — Все — много. Не заслужил.

Он перебирал знаки отличия, подбрасывал их, как бы пробуя на вес, искоса поглядывал на Физмата Васильевича.

— А чьи это медальки, твои?

«Начинается, — подумал Физмат Васильевич. — И чего я не уехал в Штаты, в Силиконовую долину? Ведь звали, умоляли».

— Мои, миленький, мои.

Физмат говорил правду. Основной товар здесь был его, личный. Но лучше продавались чужие, боевые.

— Да ты у нас герой! — восхитился молодой человек. Но как-то с издевкой, не по-настоящему.

— Может, и герой.

— И ученый, и почетный?

— Покупаешь или нет? — стал заводиться Физмат.

— Может, ты еще и лауреат премии Государственной? — не унимался покупатель.

Это был явный перебор. Физмат Васильевич не выдержал. Ненависть застлала глаза. Так было всегда: и в академии, и на встречах в правительстве. В эти мгновения он не думал о последствиях. И он заорал на симпатичного молодого человека:

— Да. Рожа твоя чекистская! Да. Я — лауреат.

И распахнул полы своего плащика.

На старом, в «кольчужку», свитере, том самом, что связала Лизуня до ухода ее к Слепушкину, который подсидел его в ученом совете, сияли два лауреатских значка, оба выданные ему по закрытому списку. Он никогда не продал бы их, только в крайнем случае, когда уж совсем было б не на что водочки купить.

— Может, и их возьмешь?! Я — лауреат. Я государству нашему славу создал, а ты кто? Стукач! Ты что создавал? Я теперь славу свою продаю, а ты на мне снова жируешь!

Молодой понял, что перехватил. Он оглянулся по сторонам:

— Тихо, папаша. Тихо… Указы читал? Нельзя больше славой народной торговать. Понял? Если ты гений, должен явиться по адресу прежней работы. Вот, смотри.

И протянул свежий номер газеты, которую, конечно же, как и все другие. Физмат Васильевич не читал по принципиальным соображениям.

Неожиданно сбоку подошел большой крепкий мужчина, он отодвинул молодого в сторону:

— Превышаете, лейтенант.

По-хорошему обнял Физмата:

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Надо поговорить.

Физмат Васильевич хотел его оттолкнуть, но учуял еле ощутимый запах любимого напитка, и это, и весь облик животастого, уверенная сила, добродушные желтые глаза на бандитском лице, внушали доверие.

Прямо по тротуару подъехала белая «Волга».

— Вещички не забудьте, — сказал животастый. — Помоги, лейтенант.

Потом уже, в светлой уютной комнате, лейтенант долго извинялся, а полковник Малышко разливал по стопкам ароматный греческий коньячок. Под рыбку, под лимончик, под рассказы про Амина и Дубчека, под чаек с пирожками. Потом рассказывал Физмат Васильевич. Под «височку», под кофе с орешками. Как важна его профессия для страны, сколько народу уехало, какие это были головы, какие светильники разума…

Сошлись на том, что раз снова их призывают, значит — поняли наконец. И со спокойной душой Физмат Васильевич продиктовал адресок ближайшего друга.

12. Операция «Мизинец»

Операция «Мизинец» прошла удивительно быстро, за какие-то пятнадцать минут. Гений смазал рану собственной конструкции мазью — и рана тут же, на глазах изумленной публики, затянулась. Впрочем, никакой публики не было. По требованию гения все сотрудники Блинова были удалены. Осталась лишь одна медицинская сестричка, проверенная до десятого колена, включая ее собственное. И все было бы хорошо — замечательно, распрекрасно-удивительно, но…

В этом «но» и проблема. Гений удалил мизинец не с левой руки, как требовалось, а с правой. Как? Что? Почему?! Кто недоглядел? Все недоглядели. Нельзя идти на поводу у гениев. А то они такого натворят, что нам, негениям, всю жизнь не расхлебать.

Как мы уже докладывали, все происходило без свидетелей, в помещении медсанчасти. «Президент» возлежал в кресле и размышлял о новой военной доктрине: стоит ли присоединять Прибалтику, чтоб осадить НАТО, или лучше ввести войска в Крым и вернуть Севастополь. При этом правой рукой он набрасывал заметки на клочке бумаги, а левая, по устоявшейся привычке, находилась в кармане. И когда гений четко и ясно скомандовал: «Руку!» — пациент протянул правую. Гений же, как и всякий гений, все свое внимание сосредоточил на сосудах и фалангах. Что гениям правое — левое? И только когда они оба вышли и «Президент», широко улыбаясь, поднял над головой наброски новой доктрины в правой руке, все увидели, что на ней не хватает того, чего должно было не хватать на левой.

Через несколько минут все собрались в кабинете Блинова. Настроение было, словно у каждого отрезали по мизинцу.

— Не повезет, так не повезет, — мрачно сказал Блинов, — была проблема, стало две.

Тикали старинные часы с маятником, отсчитывая секунды. И с каждой секундой неотвратимо приближалась пенсия. Это все понимали.

Заведующий сектором оккультизма и магии нарушил тишину:

— А что, если…

Он выдержал паузу, придавая своим словам значительность:

— …пересаживают же почки, сердце, клапана разные… а палец… раз-два…