Антология скандинавской фантастики. Том 20

— Эта гадина ненавидела все причастное к интеллигентности, а с ее точки зрения интеллигентностью считалось решительно все начиная с умения связно излагать свои мысли на бумаге. Я смог усидеть единственно потому, что «вел себя не так, как другие, — не умничал». И потому, что взвешивал каждое свое слово. Я помню, как один репортер из новеньких сдуру рассказал ей историю о другом главном редакторе, нарочно, чтобы выслужиться. История была подлинная и до чертиков смешная. Вот послушайте: какой-то сотрудник идеологического отдела явился к редактору отдела культуры в одном из крупнейших журналов и сказал, что Август Стриндберг — мировой писатель и что картину «Фрекен Юлия» можно, без сомнения, напечатать в иллюстрациях, если предварительно слегка переработать ее, убрать из нее классовые различия и другие непонятные места. Редактор глубокомысленно нахмурился, а затем переспросил: «Как, ты говоришь, его зовут?» А идеолог ему и отвечает: «Август Стриндберг, будто сам не знаешь». И тогда редактор сказал: «Не возражаю. Скажи ему, чтобы он забежал завтра в «Гранд-отель» часиков около двенадцати. Мы с ним позавтракаем и перетолкуем насчет гонорара». Ну, репортер, стало быть, все это ей и рассказал. А она смерила его ледяным взором и говорит: «Не нахожу в этом ничего смешного». И спустя два часа он уже собирал свои манатки.

Рассказчик опять захихикал себе под нос. Иенсен поднял глаза и без выражения посмотрел на него.

— Сейчас начнется самое пикантное. Эта ведьма благодаря своей уникальной глупости сумела вдвое увеличить тираж за полгода. Журнал заполонили фотографии собак, и детей, и кошек, и цветов, и гороскопы, и френология, и как надо гадать на кофейной гуще, и как поливать герань, и ни одной запятой не было там, где положено, а народ его покупал. То малое, что именовалось текстом, было так ничтожно и так наивно! Оно вполне могло выдержать конкуренцию с тем, что пишется сегодня. Мне, черт меня подери, не разрешали написать слово «локомотив», не объяснив, что это, мол, такой аппарат на колесах, он ходит по рельсам и тянет за собой вагоны. А для нашего шефа это была великая и знаменательная победа. Все в один голос превозносили его беспримерную дерзость и дар предвидения и утверждали, что этот маневр произвел революцию в журнальном деле и заложил основы современной журналистики.

Он еще раз приложился к бутылке.

— Все складывалось блестяще. Только одна ложка дегтя портила бочку меду — наш вахтер. Он так загордился своей новой должностью, что не мог утаить, как она ему досталась. Но скоро этому пришел конец. Через полгода он погиб, вылезая из кабины непрерывного лифта. Кабина застряла, не достигнув этажа, а когда он начал вылезать из нее, снова тронулась. И его просто-напросто разрезало пополам. Поскольку все знали, как он глуп, проще всего было предположить, что это произошло по его собственной вине.

Рассказчик прижал ладонь к губам и долго, натужно кашлял. Когда кашель улегся, он продолжал:

— А она свирепствовала дальше. Она пообтесалась, и претензии у нее с каждым годом становились все безудержнее. Журнал был забит фасонами каких-то немыслимых платьев. Ходили слухи, что она получает взятки от фабрикантов. Наконец ее удалось спровадить, но за большую цену. Шефу пришлось выложить четверть миллиона наличными, чтобы она согласилась раньше срока уйти на покой — с полной пенсией.

— А почему ушли вы?

— Какое это имеет отношение к делу?

— Почему ушли вы?

Бутылка была пуста. Хозяин передернул плечами и возбужденно объяснил:

— Меня устранили. Без разговоров. И не выплатили ни единого эре в награду за все эти годы.

— По какой причине?

— Просто хотели избавиться от меня. Должно быть, мне не хватало внешней импозантности. Я не мог достойно представлять издательство. А кроме того, я исписался и не мог выжать из себя ни одной строчки, самой дурацкой. Так кончаем мы все.

— Это и послужило официальным поводом?

— Нет.

— Что же послужило официальным поводом?

— Я выпивал прямо в редакции.

— И вы сразу же ушли?

— Да. То есть формально меня не уволили. Мой контракт был составлен так, что давал им возможность в любое время выставить меня за дверь.

— Вы протестовали?

— Нет.

— Почему?

— Бессмысленно. Им посчастливилось подобрать такого директора по кадрам, который раньше возглавлял профсоюз журналистов и до сих пор заправляет там по своему усмотрению. Он знает все ходы и выходы. Ни один простой смертный не может с ним тягаться. Захочешь пожаловаться, к нему же и попадешь. Как он решит, так оно и будет. Хитро придумано, но так обстоит дело повсюду. Их юрисконсульты по налогам одновременно состоят на жалованье в министерстве финансов. И если раз в пять лет раздается какая-нибудь критика по адресу еженедельников, можете не сомневаться, что они сами сочинили ее для своих же ежедневных выпусков. Но так обстоит дело повсюду.

— И от этого вы ожесточились?

— Не думаю. Это время уже миновало. Кто в наши дни способен ожесточиться?

— Вы получили диплом, когда уходили?