АДМИРАЛ. Спасем-спасем, но нельзя спасти тех, кого нет и быть не может.
АЛЛЕН. Я хочу знать имена! Имена всех погибших! У кого эти сведения? Мне нужны абсолютно все. Мне нужны имена всех погибших!
АДЪЮТАНТ. Здесь не было ни одного незаконного расстрела. Преступников казнят, но все остальные берутся в плен, и, естественно, обращение с ними, как и полагается, доброжелательное.
АЛЛЕН. А что с детьми?
АДМИРАЛ. С какими детьми?
АДЪЮТАНТ. Какой-то идиот дал денег двум малышам.
АДМИРАЛ. Что?
АДЪЮТАНТ. Кто-то из туристов попросил их собрать в лесу земляники и дал денег… И вот… вот… такая история.
АДМИРАЛ. Что? Ничего не понимаю! Какую землянику?
АДЪЮТАНТ. Дело в том, что вступать в какие бы то ни было торговые отношения с врагом строго запрещено. В том числе и с детьми. За это могут быть применены определенные санкции.
АДМИРАЛ
АДЪЮТАНТ. Мы не обязаны помогать американцам. Они на стороне нашего противника.
АДМИРАЛ. С тобой просто бессмысленно говорить. Если я говорю «враг», я имею в виду Францию.
АДЪЮТАНТ. Но Франция – наш союзник, сэр.
АДМИРАЛ. Да, да, да. Вечно ты придираешься! Не волнуйся, я умею стрелять в нужную сторону, но мнения своего не меняю!
7. Похмельная каюта
НИССЕ
АЛЛЕН. Она пытается заснуть.
НИССЕ
АЛЛЕН. Я.
НИССЕ. Чтоб я последний раз видел это на нашей полке!
АЛЛЕН. Я пишу для них.
НИССЕ. Мерзость! «Почему нет бинтов и врачей, люди гниют заживо…» Зачем надо все это так смаковать? Эти фотографии просто отвратительны.
АЛЛЕН. Люди должны знать, что тут происходит. Это называется демократией. Я просто рассказываю о том, насколько плохо тут обстоят дела и кто за это несет ответственность. Люди потом сами решат, стоит ли позволять этому безумию продолжаться.
НИССЕ. Хватит заниматься галиматьей! Люди не могут, да и не хотят видеть такое.
Бóльшая часть из них – банальные обыватели, которые напрочь забыли о том, что такое война. Конечно, это плохо, но, глядя на эти фотографии, они все равно ничего не поймут.
АЛЛЕН. А по-моему, человек, от чьего имени правительство ведет эту войну, обязан хотя бы попытаться взглянуть в глаза тому страданию, с которым вынужден сталкиваться простой солдат.
НИССЕ. А ты сам-то сможешь взглянуть? Что-то тебя в последнее время на улице не видать.
АЛЛЕН. Я болен. Кроме того, как иностранец я могу занимать позицию нейтралитета. Как незаинтересованная сторона я смотрю на вещи более отстраненно и потому больше замечаю.
НИССЕ. Слушай, пару лет назад я был там у вас в Америке и видел, как вы воюете с индейцами. Не самое приятное зрелище. У индейцев, насколько я помню, артиллерии не наблюдалось, они только махали своими томагавками, когда вы их расстреливали из пушек прямо в лицо. Так что сидите там у себя на континенте и не высовывайтесь, раз у вас там такой рай справедливости. Свобода по-американски – это писать о преступлениях других и умалчивать о своих собственных.
АЛЛЕН. Я рассказываю другим только о том, что видел своими глазами. Я работаю их глазами и ушами.
НИССЕ. Отлично, значит, ты уже почти что сам Господь Бог!
АЛЛЕН. А почему тебе так нравится смотреть на чужие страдания?
НИССЕ. У человека должно быть достаточно смелости видеть жизнь такой, какая она есть. Это то, что я бы назвал честностью.
АЛЛЕН. Как это? По-моему, так же честно можно стоять в забойном цеху и смотреть, как разделывают говядину.