ГЕРМАН.
Я плохой. Может быть, может быть. Кто знает. Но только из того, что я, может быть, плохой, не следует, что я не отзывчив. Спящего человека винить ни в чем нельзя. А ты спала.ЭРИКА.
Я же сказала.ГЕРМАН.
Но горе тебе, если ты пудришь мне мозги. Врежу так, что мало не покажется.ЭРИКА.
Я спала.ГЕРМАН.
Звать-то тебя как.ЭРИКА.
Эрика.ГЕРМАН.
Ты напоминаешь мне мою Эмми. Я ее любил, а она меня нет, хотя сама, стерва, все время твердила об этом. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Она выжала из меня все соки. Была намного моложе меня. Так-то вот. А потом сыграла в ящик. Я ей этого не желал. Но, откровенно говоря, такой конец она заслужила. Ободрать меня как липку.ЭРИКА.
Жаль человека.ГЕРМАН.
Ты же Эмми не знала, зачем ты ее защищаешь.ЭРИКА.
Мне вас жаль. Вот что я хотела сказать.ГЕРМАН.
Я в сочувствии не нуждаюсь. Не я же сыграл в ящик. Как видишь, пока еще живой.ГЕРМАН.
Так как называется это место.ЭРИКА.
Ченстохова.ГЕРМАН.
В Польше.ЭРИКА.
Да, на юге страны.ГЕРМАН.
И ты туда действительно хочешь попасть.ЭРИКА.
С вашей помощью.ГЕРМАН.
Буду рад. Всегда всем помогал. Не могу иначе. И потому часто остаюсь в дураках.ЭРИКА.
У меня и в мыслях этого не было.ГЕРМАН.
Когда-то я тоже был молодым. Но травкой никогда не баловался.ГЕРМАН.
От чего меня всерьез воротит, так это от наглой лжи. Людям свойственно ошибаться. Я тоже делал ошибки. И говорил о них в открытую. Меня можно просить о чем угодно. Но если я замечаю, что мне вешают лапшу на уши, то вот здесь, в черепной коробке, я слышу щелчок и становлюсь совсем другим человеком. Щелк — и ты уже никому и ничему не рад.ЭРИКА.
Я вам не лгала.ГЕРМАН.
Что же так тянет тебя в Польшу.ЭРИКА.
Я должна увидеть Черную Мадонну.ГЕРМАН.
Эге, никогда о такой не слышал. Что это за диковинка.ЭРИКА.
Богородица, мать нашего Спасителя.ГЕРМАН.
И она негритянка.ЭРИКА.
Думаю, да.ГЕРМАН.
Наш Спаситель был негром. Этого я не знал.ЭРИКА.
Он не был негром.ГЕРМАН.
Но его мать была негритянкой. Я ничего не имею против негров, но тут что-то не так.ЭРИКА.
В этом и выражается свобода искусства.ГЕРМАН.
А из чего сделана эта чернокожая мадонна.ЭРИКА.
Из дерева.ГЕРМАН.
Вырезана.ЭРИКА.
Написана маслом.ГЕРМАН.
Я тоже вырезаю.ЭРИКА.
Не надо.ГЕРМАН.
Подай-ка мне тот сук. Ну, чего стоишь.Так. Теперь смотри сюда. Ловкость рук и никакого мошенства. Сначала делаем надрез вот здесь, т-а-а-к, это глаза, затем чуть ниже нос, еще ниже подбородок и наконец волосы. Готово. Да не совсем. Дай-ка мне пучочек твоих волос.
ЭРИКА.
Для чего это. Не понимаю.ГЕРМАН.
Сейчас увидишь.ЭРИКА.
Как-то все это.ГЕРМАН.
Уж ты как-нибудь обойдешься без крохотной пряди.Оберну ею голову. Достоинство человеку придают его волосы. Ну и как, нравится.
ЭРИКА.
Красиво. Ей-богу.ГЕРМАН.
И на кого он похож.ЭРИКА.
Трудно сказать.ГЕРМАН.
Ты что, дура. Видно же.ЭРИКА.
Сразу не угадаешь.ГЕРМАН.
Ты же сечешь в искусстве, сама сказала.ЭРИКА.
Если б в самом деле секла.ГЕРМАН.
А ведь утверждала.ЭРИКА.
Ну если уж, то самую малость.ГЕРМАН.
Вглядись. Видишь верность в глазах. Приветливую улыбку.ЭРИКА.
Нет, не могу угадать.ГЕРМАН.
Когда я вырезал в первый раз, то думал о домашних животных. Сначала, конечно, о козле. Люблю этих тварей. С их рогами, бородками. Так вот, вырезаю я козла, было это, по-моему, где-то на Рейне, во время воскресной поездки к Лорелей. Господа в замке, на холме, а я жду их и вырезаю козла. Вырезал рога, бородку, закончил, и что же я вижу. На меня смотрит не козел, а мое отражение. С тех пор в свободную минуту берусь за ножик и вырезаю козлов. Те всякий раз глядят на меня с ухмылкой. Это я. Это Герман. Герман, ну-ка поздоровайся с Эрикой.ЭРИКА.
Я вас слышу.ГЕРМАН
ЭРИКА.
Это меня радует.ГЕРМАН.
Ты что, ошалела. Зачем отвечаешь простой деревяшке.ЭРИКА.
Я думала.ГЕРМАН.
Девушка отвечает мертвому суку. Сдурела, что ли.ЭРИКА.
Я ведь тоже играла.