Антоша, вставай

Климат в квартире изменился. Вместо хохота в словах старухи сквозило претензией, а вместо заводной музыки из "Давай поженимся” — невыносимой тяжестью тишины.

— Если ты такой талантливый и одаренный, как о тебе воркует сынок Валерки, то какого хрена ты все это время протирал штаны? — ее голос был холодней, чем воздух в моей комнате зимой. — Заставлял меня нервничать, думать о том, как же там мой сыночек, а сыночек-то вон оказывается каков — гений! — Она схватилась за сердце и упала на диван. — Что папаша твой лентяй, что ты. Сперва прикидывается валенком, а потом вон что вытворяет, лучший сотрудника года. Посмотрите. Вот сразу так нельзя? Всегда нужно вас гонять, чтоб хоть что-то добренькое случилось. Ой, горе мне!

Мать замолкла и быстро заводила рукой перед своим лицом.

— Не стой как истукан, неси, — она попыталась схватить воздух ртом, — неси валерьянку… и быстрей.

Я замешкался. Ноги приросли к полу, а тело парализовало. Я смотрел, как мать корчится от нехватки воздуха, и ничего делал. Тик под моим глазом успокоился, и вместо того, чтобы побежать к холодильнику, где мать хранит лекарства, я развернулся и пошел в ванную.

— Не смей отворачиваться от меня, — закричала старуха, — я твоя мать, мать, — протянула Карга, — я тебя вырастила, поставила на ноги, а ты вон как со мной. Ой, — заныла она, — люди добрые, что творится! Родной сын успокоительное принести не может, а у меня же с сердцем беда. Ой, помогите!

Я зашел в уборную и закрыл дверь на защелку. В грязном зеркале на меня смотрел леший. Я хотел врезать ему, но вместо этого тихо заплакал. У меня не было ни одного объяснения, почему текли слезы. Я просто стоял и смотрел, как в мутном зеркале рыдает леший. Мне не верилось, что на той стороне я. В отражении стояло тело, в котором я живу. Мне стало жалко себя.

Раздались твердые удары в дверь. Ощущение было такое, что ведьма била не кулаками, а табуреткой.

— Подай матери успокоительное! — кричала она. — Матери плохо, козел неблагодарный.

Слезы потекли еще сильней, так же внезапно, как грибной дождь превращается в ливень.

— Я тебе вырастила!

Глухой удар в дверь.

— Я тебя поставила на ноги.

Ещё один удар.

— Я не спала ночами из-за тебя. Выходи!

Удар и еще удар.

— Принеси! Матери! Лекарство!

Я зажал уши. Удары в дверь вместе с криками старухи стали где-то далеко. Я смотрел в зеркало и не мог поверить, что все это происходит со мной.

"Нет, это все проживает кто-то другой, не я, у меня все хорошо! Я живу в Таиланде на острове Пхи-Пхи, у меня симпатичная подруга и классный мотоцикл. Я хорошо выгляжу, у меня стройное тело и брутальный голос. В зеркале не могу быть я. Это невозможно. Этих криков безумной старухи не существует. Ха-ха. Я на острове, а не здесь. Это все сон. Это сон. Ха-ха”, — думал я.

— Это все не со мной, этого не существует, — закричал я и стал бить себя в лоб. — Это все происходит не со мной. — Стуки в дверь прекратились.

— Антоша?

— Антон? С тобой все хорошо? — тихо спросила Катя. — Ты в порядке?

Я открыл глаза. На меня смотрела блондинка с карими глазами. У нее была нежная кожа и приятные пухлые губы.

— Все хорошо? Ты так на меня смотришь, будто мы не знакомы.

— Катя?

— Конечно Катя, ты чего? — она полезла обниматься.

— А где старуха?

— Какая старуха? — спросила Катюша.

— Моя мать.

— Тебе кошмар, что ли, приснился?

Я попытался рассмотреть свою комнату. Неторопливо крутился деревянный вентилятор под белым потолком, плетеное кресло-качалка стояло рядом с большой кроватью. Мои ноги прятались под шелковым покрывалом. За панорамным окном высились горы. Пахло лавандой и чем-то цитрусовым, возможно, свежевыжатыми апельсинами.

— Это наш дом?

— Ты точно в порядке? — Катя вырвалась из моих объятий и закрыла собой потрясающий вид. Она выглядела куда лучше пейзажа за окном.

— Тебе нездоровится? Может, вызвать скорую? — голос Кати почему-то изменился и стал грубей. — Антоша?

— Антон?

Я открыл глаза. Надо мной нависала старуха. Ее морщинистая кожа и желтые зубы заставили меня отдернуться.

— Где я?

— Антоша, все хорошо. Все хорошо, дорогой.

Старуха прижала меня к груди. Я попытался прийти в чувство. Изувеченная дверь висела на одной петле, рядом валялась сломанная табуретка без одной ножки. Мать держала меня в объятиях. Ее халат вонял блевотиной.

— Извини меня, — плакала Карга. — Ты такой молодец, так хорошо поработал, потрудился на славу, сынок. Прости мать. Ты все делаешь для матери, стараешься, а я вон что учудила.

Мой синий спортивный костюм "Адидас” был в чем-то мерзком и вонючем, кажется, на правый рукав мастерки прилипли остатки вчерашних котлет.

— Ты молодец. Мой герой, — бубнила мать.

Я захотел вырваться из ее объятий и встать. Старуха, почувствовав, что я зашевелился, ослабила хватку и отодвинулась ближе к туалету. Мне стало легче дышать.

— Ну, все хорошо, да? Ты в порядке?

Я кивнул и, приподнявшись, указал матери на висящую дверь.

— Я думала все, помер ты, сынок, — она захныкала, а потом снова полезла обниматься.

11