Антропо-видение. Как антропология может объяснить бизнес и жизнь

Летом 1990 года я прилетел в Душанбе. Когда самолет приземлился в мерцающем от жары советском городе, я увидел сталинские бетонные многоэтажки на фоне гор. Столетием раньше такие места, как остров Баффин или Полинезия, представлялись экзотическим "другим". Для ребенка 1970-х годов, живущего в Британии, пропитанной риторикой и страхами холодной войны, экзотическим "другим" были дальние уголки советской империи. Чтобы подготовиться, я усиленно изучал русский язык. Я также пытался выучить таджикский язык. Но это было трудно, поскольку единственная книга "Научи себя таджикскому языку", которую я смог найти, была учебником, написанным на русском языке советской коммунистической партией, и объясняла таджикскую грамматику такими предложениями, как "Мы должны выполнить пятилетний план!" или "Вся слава интернационализму, социализму и дружбе!" и "Мы все любим собирать хлопок!".

Почти так же трудно было принять советскую этнографию. Русское слово звучало как аккуратный перевод английского "этнография". Но это было обманчиво: более точным переводом было "изучение фольклора", но под строго марксистским углом зрения. По иронии судьбы, это было навеяно идеями американских антропологов XIX века, таких как Пауэлл и Морган: после того как они опубликовали свои рассуждения о том, что все общества "эволюционируют" от феодализма или варварства к цивилизации, Карл Маркс и Фридрих Энгельс позаимствовали эту схему, чтобы утверждать, что человечество "эволюционирует" к коммунизму. Таким образом, кафедры "Этнографии" застряли в эволюционной рамке XIX века, которую так яростно отвергали британские и американские антропологические круги XX века. Но я бегло прочитал столько книг по этнографии, сколько смог найти. (Точнее, я читал их средние части, поскольку первая и последняя главы всегда были шаблонными хвалебными письмами в адрес Коммунистической партии).

"Так какой вид этнографии ты будешь изучать?" спросила меня Каримова, когда я явился на кафедру университета в Душанбе. Это была энергичная женщина, уроженка исторического города Бухары в Узбекистане, которая благодаря силе воли и семейным связям в коммунистической партии получила желанную должность преподавателя в университете.

"Брачные ритуалы" - таков был мой готовый ответ. Это было не совсем верно. Когда я только начинал читать о Таджикистане в тишине библиотеки в Кембридже, меня интересовал вопрос ислама и политических конфликтов. До 1920-х годов регион под названием Таджикистан был пешкой в геополитической шахматной партии так называемой Большой игры между Российской и Британской империями за контроль над историческими территориями Шелкового пути. Долины вокруг Душанбе номинально входили в состав Российской империи, но фактически управлялись самостоятельно и имели гордую мусульманскую культуру суннитского толка. Но после революции 1917 г. советские коммунисты захватили контроль над территорией и попытались ликвидировать исламское культурное наследие. В последующие десятилетия все казалось мирным. Но во время "холодной войны" эксперты по вопросам политики в таких учреждениях, как ЦРУ, часто предполагали - или надеялись, - что мусульманские страны Центральной Азии являются "мягким подбрюшьем" Советского Союза, в том смысле, что именно они с наибольшей вероятностью восстанут против Москвы. Афганская война усилила эту идею.

Я знал, что у меня не будет шансов получить визу от советских властей, если я признаюсь, что планирую изучать эту взрывоопасную тему. Поэтому я обратился за визой с предложением изучить брачную практику. Эта тема активно изучалась западными антропологами, поскольку одна из мантр этой дисциплины гласит, что "брак - его идеология и связанные с ним практики - является ключом ко многим обществам во всем мире", как заметила Нэнси Таппер, антрополог, проводившая исследования в соседнем Афганистане. По странному стечению обстоятельств российские коммунисты согласились с этим: когда в 1920-х годах советские активисты попытались искоренить ислам, они начали так называемую кампанию "худжум" (по-узбекски "натиск") по "освобождению" женщин и разрушению традиционных брачных ритуалов, надеясь, что эти культурные реформы "расшатают гвоздь" исламской культуры и сделают ее коммунистической. В рамках "худжума" активисты заставили тысячи женщин в Бухаре и Самарканде сорвать чадру, запретили традиционные исламские обычаи, такие как брак по расчету, повысили брачный возраст и ввели новые советские брачные ритуалы. Кампания была недолгой. Но наследие худжума сделало тему брака хорошим способом исследовать вопрос, который меня действительно интересовал: предполагаемое столкновение между исламом и коммунизмом. Или я на это надеялся.