Антропо-видение. Как антропология может объяснить бизнес и жизнь

Но что, если эта логика ошибочна? задался я вопросом. Я не мог сказать, так ли это, именно потому, что все было так непрозрачно. Но были некоторые странности - или противоречия, - которые я не мог объяснить, и которые начинали вызывать тревогу. Одна из них заключалась в том, что в 2005 году стоимость заимствований на рынках продолжала снижаться, несмотря на то что центральные банки постоянно повышали ставки. Другой факт заключался в том, что в то время как инновации должны были сделать рынки настолько "ликвидными", чтобы активы можно было легко торговать, CDO вообще почти не торговались, поскольку они были настолько сложными. Действительно, получить рыночные цены на эти инструменты было настолько сложно из-за отсутствия реальных сделок, что бухгалтеры использовали цены, экстраполированные из рейтинговых моделей, для отражения стоимости CDO на счетах, хотя система должна была основываться на принципах mark-to-market, или использования рыночных цен. Это было глубокое интеллектуальное противоречие. Другая странность заключалась в том, что секьюритизация предполагала, что банки должны продавать свои долги другим инвесторам и тем самым сокращать свои балансы, но эти балансы, по данным Банка Англии, продолжали расти. Что-то здесь не так.

Я написала несколько статей, в которых задавалась вопросом, не возникают ли риски в этом странном, теневом мире. Финансисты протестовали. Затем, осенью 2005 года, я ушла в декретный отпуск. Это время меня встревожило. "Я пропущу все самое интересное!" - жаловалась я коллегам. жаловалась я коллегам; у меня было предчувствие, что картина на рынках становится настолько странной, что коррекция рынка произойдет, пока меня не будет в офисе. Я ошибался: вернувшись в FT весной 2006 г., я обнаружил, что рынок не только не "скорректировался" - или не упал, - но стоимость заемных средств упала еще ниже, объем выдаваемых кредитов возрос, а инновации стали еще более дикими. Неужели я был абсолютно неправ? Я задавался вопросом: с тех пор как мне пришлось переосмыслить тезисы моей кандидатской диссертации в Таджикистане, я остро осознал, насколько ошибочными могут быть мои предрассудки.

Но затем мое беспокойство усилилось, и я писал все более критические статьи. Это был одинокий путь: даже когда активность становилась все более неистовой, мало кто из посторонних заглядывал в этот странный мир, тем более не пытался бить в колокола. Банкиры создали настолько мощный "миф о создании" своего ремесла, основанный на таких теориях, как "разжижение рынков" и ценность "дисперсии рисков", что мало кто из посторонних считал возможным оспаривать их. Да и у самих банкиров было мало стимулов сомневаться в себе. И не потому, что они сознательно лгали себе (или другим); более важной и гораздо более пагубной проблемой была проблема "габитуса", или концепции, разработанной Бурдье, которую я когда-то использовал для объяснения разделения публичного и частного пространства в Obi-Safed. Финансисты жили в мире, где казалось совершенно естественным, что торговые столы конкурируют друг с другом и что никто за пределами банка (или даже в других торговых столах) не знает, что происходит на этих торговых столах. Естественным казалось и то, что грязная работа по исполнению сделок передавалась в бэк-офис, расположенный в другой части банка и имеющий более низкий социальный статус. Финансистам также казалось непривычным, что только они понимают жаргон своего ремесла и что этот непонятный язык отпугивает других. А поскольку финансисты проводили свои сделки на электронных экранах, используя абстрактную математику, то не казалось странным, что их сознание и жизнь были совершенно оторваны от реальных последствий секьюритизации.

Исключения из этой закономерности все же существовали. Как показано в фильме "Большой шорт" (по книге Майкла Льюиса) в 2005 и 2006 годах несколько инвесторов хедж-фондов решили сделать ставку против (или "шорт") субстандартных ипотечных инструментов, ставших центром этого бума CDO и CDS. Толчком к этому маневру послужило то, что один из финансистов, отправившись во Флориду, столкнулся с танцовщицей, взявшей несколько ипотечных кредитов, которые она не могла погасить. Опыт встречи с живым, дышащим человеком на одном из концов финансовой цепочки показал противоречия в этом ремесле. Но в ретроспективе поражало то, насколько редки были такие лица. Мало кто из финансистов беспокоился о том, чтобы поговорить с заемщиками, танцующими на шесте или нет, или посмотреть на происходящее на местах в целостном смысле. Мышление финансистов с высоты птичьего полета было полярной противоположностью взгляду антрополога с высоты червивого глаза. Именно это и делало ситуацию опасной.