Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Однако к такому эстетизированному вЕдению Кавказа Есенин пришел не сразу: для изменения взгляда потребовался не один приезд поэта в Грузию, установление личностной сопричастности к кавказским ландшафтам и возникновение дружеских отношений с грузинскими литераторами. А раньше, 11 августа 1920 г., Есенин делился своими ощущениями от Кавказа в письме к Е. И. Лившиц, отправленном из Минеральных Вод: «Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри делалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и вс<его> проч<его>. Признаться, в Рязанской губ. я Кавказом был больше богат, чем здесь» (VI, 115). Есенин был трижды на Кавказе: в начале сентября 1924 – январе 1925; в апреле 1925; в августе 1925 г. Как видно из содержания этого письма и истории создания цикла «Персидские мотивы», написанного вдали от реальной Персии, в «топонимической поэзии» для Есенина важнее был умозрительный образ далекой страны (воспетой талантливыми литературными предшественниками), нежели действительное личностное созерцание ее ландшафтов и пейзажных красот.

Современный филолог А. Н. Захаров пишет: «Тема Востока полноправно вошла в русскую литературу уже в XIX веке с поэзией М. Лермонтова и Я. Полонского. В начале двадцатого столетия немало вдохновенных строк посвятил Востоку И. Бунин, автор “Завета Саади” и “Роз Шираза”. В 20-е годы к теме Востока обращались многие современники Есенина. Незадолго до Есенина <имеются в виду “Персидские мотивы”> в Иране побывал В. Хлебников, фрагменты его “восточных” стихотворений звучали в московских поэтических кафе, в его отзывах о Персии переплелись явь и сон, реальность и фантазия». [2049]

А. Н. Захаров замечает относительно поэтических мечтаний Есенина о Персии: «Поэт так глубоко проникся прелестью этого неповторимого мира, что сам отчасти поверил в то, что побывал в Персии. В трех из четырех известных вариантов автобиографии он указывает на это обстоятельство: “Сергей Есенин” (1922), “Автобиография” (1923), “Автобиография” (20 июня 1924). “Ах, и я эти страны знаю, // Сам немалый прошел там путь…”, – писал поэт о Персии в стихотворении “Эта улица мне знакома…” (1923)». [2050]

Исследовательский интерес к есенинской топонимике порой порождает неожиданные вопросы. Так, Лариса Сторожакова ставит проблему соответствия заглавия поэтического цикла «Персидские мотивы» и изображаемого там ландшафта реальной географии, прочувствованной на себе Есениным или вымышленной им. Эссеист вопрошает: «Он хочет уехать и писать стихи о Персии? Но стихи эти он уже создал»; и дальше – «Воображаемые стихи о Персии, с едва уловимой фальшивинкой, загадочны. Может быть, зловещие опекуны в Персию все же свозили?». [2051]

Сохранилась импровизированная обложка сборника, подготовленная рукой Есенина, с названием «Рязань и Персия» (VII (3), 100 – 1925).

Этнонимические топонимы

Есенин применяет антропонимические по своему происхождению топонимы: Кайсацкая степь, Киргиз - кайсацкая степь, Киргизские степи . Первоначально у поэта такая «степная» топонимика применена в «Пугачеве» как типичная для описываемого времени, нанесенная на тогдашние карты; и служит она своей непосредственной цели – территориально привязать события. Однако потом Есенин уже в стихотворении «Ленин» (1924) по отношению к заглавному герою применяет один из этих топонимов – самый выразительный – «С лицом киргиз-кайсацкой степи » (II, 189 – др. редакция); причем употребляет его в антропонимическом смысле, который и был изначально заложен в этом географическом наименовании. Так этнонимический по происхождению топоним послужил у Есенина архаизации и эпичности героя, подчеркиванию преемственности народных вождей (Пугачев – Ленин), а также затронул его иноэтническое порождение («Вскормлённый духом чуждых стран»), чем обозначил чужеродность персонажа и его приход издалека.

В народных топонимических преданиях чужеземцы, пришельцы из далеких земель всегда обладают признаками, отличающими их от автохтонного населения: например, знанием и практическим применением магии, необычным (большим или малым) ростом, иной конституцией человеческого тела и т. д. Как правило, в сюжетах преданий чужаки рассматриваются отстраненно, как диковинные проявления человеческой природы; с ними случаются необычные происшествия или они вступают в конфликт с местным населением.