В соединении двух этнонимических эпитетов – чужого и своего (с национальной позиции автора); в сочетании действительного и кажущегося, подчеркнутого сравнительным союзом «как»; в совмещении исторически устаревшего и сохранившего свою актуальность этнических самоназваний; в наслоении друг на друга двух эпох – прошлого и настоящего, законченного во времени и продолжающегося; во всей этой топонимической наполненности заложена неоднозначность и противоречивость художественной сути ведущего героя, охарактеризованного уже с помощью топонима.
Известно присутствие Есенина вместе с Н. А. Клюевым на концерте народной песни киргиз-кайсаков (то есть киргизов и казахов) в Политехническом музее в Москве 24 октября 1923 года (VII (3), 334).
Есенин специально употребил затерянный в веках иноэтнический эпитет: он не соответствует реальному происхождению современного поэту государственного деятеля, который стал народным вождем и национальным героем; и потомки прежнего кочевого племени киргиз-кайсаков не имеют к нему никакого отношения. Мотив пришлости народного вожака неотделим от главных персонажей каждой из двух поэм и, подобно степным скитальцам киргиз-кайсакам, кочует из одной поэмы Есенина в другую.
Пугачев, охарактеризованный как «странник», «прохожий» и «в этом граде гость», который «пришел из далеких стран» (III, 8, 9, 11, 8), уставший в долгом пути и с заболевшей ногой, становится во главе уже вспыхнувшего казачьего восстания на Яике. Подчеркнем: он тоже пришелец и чужак. Ленин, уроженец в широком географическом смысле приблизительно тех же степей, приходит в Европу и покоряет Москву своими пролетарскими идеями, что не удалось его предшественнику, который шел походом на столицу. Это линия преемственности, выраженная в единственной общей для двух поэм вариации на тему топонима/топонимического эпитета. Есенин интуитивно ощущал парадокс ситуации, одновременно логической и абсурдной: многонациональной Россией с преобладанием в ней русских управляет степной кочевник, а что влекло за собой пришествие на Русь кочевых племен, хорошо известно из истории средних веков. И все-таки в такой антропонимической характеристике Ленина ярко высвечена автором территориально-знаковая фигура.
Баргузин – что за топоним?
Некоторые названия, введенные Есениным в его творчество, многогранны в смысловом аспекте и допускают множественность трактовок. И все-таки право первородства остается за топонимом, который на своем продолжительном историческом пути произвел омонимичные ответвления в сторону переносного смысла. Так произошло с Баргузином. У Есенина в «Поэме о 36» (1924): «А ты под кандальный // Дзин // Шпарь, как седой //
Славное море – привольный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка…
Ну, Баргузин, пошевеливай вал…
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в норах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка – миновала. <…>
Весело я на сосновом бревне
Вплавь чрез глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне —
Вброд через них пробирался. <…>
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый…
Автор стихотворения – уроженец Восточной Сибири, жил в Ачинске, Верхнеудинске, Иркутске, Тобольске, изучал этнографию бурят, эвенков, якутов и занимался краеведением, прекрасно знал географию. Словоформа