Антропология детства. Прошлое о современности

Детская игра в обвинителей[22] и в века охоты на ведьм, и в годы борьбы с «врагами народа» оказывается слишком реалистичной копией своего времени. Игровые фантазии затрагивают важнейшие струны эпохи, когда любой донос, даже детский, должен быть воспринят всерьёз. И это провоцирует совершенно особое явление. Граница между игрой и реальностью становится неотчётливой, проницаемой. Происходит взаимодействие игры и реальной жизни. Детские домыслы, выйдя за рамки игрового пространства, превращаются в свидетельские показания и с лёгкостью запускают и подхлёстывают и без того отлаженный механизм репрессий.

Так что игра не замыкается в субкультуре детства, но вносит свою лепту в жизнь общества в целом. Именно ролевая игра может стать показателем того, какой ценностно-смысловой опыт извлекают дети из настоящего и берут с собой в будущее.

В детских фантазиях и играх можно разглядеть своеобразный портрет времени, портрет, в котором присутствуют и черты настоящего, и черты будущего.

Страшное и ужасное как предмет детских забав

Детские игры вовсе не безобидны. Педагоги, психологи, фольклористы давно признали, что мир ребёнка не так уж и добр. Пасторальный образ невинного дитя, взлелеянный эпохой Просвещения, давно рассеялся. Героями детских повествований очень часто оказываются упыри-вурдалаки и вампиры, привидения, незалежные покойники и волкодлаки. Садистские мотивы детского фольклора давно привлекают внимание психологов и предоставляют широкий простор для самых разных трактовок. Наиболее популярна точка зрения психоанализа, что игровые фантазии символизируют детские чувства: ребёнок проецирует на игровых персонажей свои бессознательные страхи и отношения к близким, которые видятся главным источником всех запретов (Миллер 1999: 168).

В детской субкультуре циркулируют стандартные тексты, живописующие всяческие ужасы, не имеющие никакого отношения к собственному опыту ребёнка. Дети самозабвенно предаются вербальным жестокостям.

С 1980-х гг., как только стали ослабевать негласные запреты на «неканонический» образ советского ребёнка, предметом пристального внимания отечественных исследователей стали детские «страшные рассказы» или «страшилки»[23]. При всей относительной новизне этого жанра детского фольклора была показана связь «страшилок» с традиционными страшными сказками и быличками, их структурное и образное единство: по-прежнему в рассказе фигурируют кровавые пятна, таинственная рука, предметы-вредители с их инфернальной сущностью, неодолимое влечение к ним, нарушение связанного с ними запрета и трагический исход (Чередникова 2002: 86–90; Авдеева, Фролова 2007: 232).

Со временем упырь в детском фольклоре сменился графом Дракулой, место Кощея Бессмертного занял Фреди Крюгер, изменились персонажи, олицетворяющие зло, и предметы-вредители. Список предметов-вредителей постоянно пополняется новейшими достижениями цивилизации: и вот уже не «чёрный-чёрный гроб», а «чёрный-чёрный компьютер» являет угрозу для жизни, а сотовый телефон зомбирует своих владельцев, а вот пластинки, вещающие загробным голосом, почти забыты. Меняется мир, но нечто страшное и ужасное не сдаёт свои позиции, неизменно возникая и в детской игре, и в фольклоре (ШБФ 1992; Осорина 1999; Авдеева, Фролова 2007).

Усилиями фольклористов и психологов жанр детского страшного рассказа легитимирован — это не маргинальное явление и не «издержки» неуёмной детской фантазии, а неотъемлемая часть детской субкультуры, где прослеживаются и свои традиции, и связь с древнейшими мифологическими общекультурными, даже архетипическими образами и магическими текстами. Большинство исследователей признали, что «страшилки» играют важную роль в освоении ребёнком мира, в них отражается анимизм детского мышления, а также попытка осознания и «осиливания» смерти, осмысление запретов и последствий их нарушения, возможно, в них происходит переработка аффектов и изживание страхов (Чередникова 2002: 90–195; Авдеева, Фролова 2007: 229–235).

И всё же появление в 70-е гг. ХХ века в отечественном детском фольклоре совершенно нового жанра — «садистских стишков» — выходило за привычные рамки детских ужасов. «Садистские стишки» — это лаконичные четверостишия и двустишия, описывающие какое-то обыденное действие, в котором принимают участие маленький мальчик (чуть реже маленькая девочка) и взрослые, папы или мамы, дяди или тёти, бабушки или дедушки. Соль в том, что невинное детское занятие оборачивается, вопреки логике и здравому смыслу, абсурдной немотивированной жестокостью:

Дети в подвале играли в гестапо,
Зверски замучен слесарь Потапов…

Маленький мальчик по стройке гулял,

Сзади к нему подкатил самосвал.
В жизни не видел смешнее картинки,
Как из бетона торчали ботинки.