Антропология детства. Прошлое о современности

Нарочитый, откровенный и по-детски непосредственный садизм этих стишков, смакование самых жутких подробностей шокировали педагогов и родителей и, конечно же, привлекли внимание исследователей. В этих стишках видели поэтизацию жестокости в подростковой среде, где «совесть отступает перед блеском остроумия» (Плеханова 1995; Чередникова 1995). В них видели свидетельства «дегуманизации общественной жизни и демонизации детского сознания» (Абраменкова 2000: 99).

Чтобы понять, какую роль играют страшилки, ужастики и садистские стишки в жизни детей, попытаемся поставить во главу угла не чувство страха, а игру с её апологией вседозволенности.

Традиционные страшные истории окутаны инфернальным флёром и рассчитаны на упоение страхом слушателей, их надо бояться или хотя бы делать вид, что страшно, когда старшие рассказывают младшим.

С садистскими же стишками дело обстоит иначе. В отличие от «страшилок», быличек и страшных сказок в них не фигурируют сверхъестественные силы, источник зла — сами люди с их жестокими выходками (Чередникова 2002: 204). Зло в них тотально и растворено в повседневном бытовом пространстве. И они не предполагают никакой иной реакции детей, кроме бурного веселья, разве что ещё эпатаж. (Но это только если слушателями оказываются взрослые, которые изначально не являются адресатами данных произведений).

Появление «садистских стишков» исследователи часто связывают с адаптацией детьми взрослой «иронической поэзии» и взрослого чёрного юмора, который «опускается к детям» (аналогично тайным языкам, которые вдохновлялись литературными источниками — см. выше); с реакцией на псевдоценности, культивируемые в обществе и приторно-сладкие, нравоучительные и высокоидейные произведения советской детской литературы, где идеализируются все человеческие отношения и поступки (Чередникова 2002: 200–202).

Я маленькая девочка,
Играю и пою.
Я Ленина не знаю,
Но я его люблю.

(Утренник в детском саду).

Возможно, всё это оказало влияние на формирование нового фольклорного жанра. Но в недрах самого детского фольклора есть жанр, которому лет пятьсот, а может, и более, и который подсказал форму протеста против набивших оскомину идеальных сюжетов и героев. Он-то и стал той благодатной почвой, на которой «привились» взрослые «иронические стихи» с их чёрным юмором и которая дала богатые всходы в виде сотен вариаций «садистских стишков».

Речь идёт о стихах-перевёртышах, «нескладухах» и «небывальщинах», — о всех видах «лепых нелепиц» так замечательно описанных К. И. Чуковским. «Садистские стишки» прорастают в зоне жанрового пограничья, с одной стороны, они, конечно, близки к очень страшным историям, но, с другой стороны, по своей психологической сущности, они сродни «лепым нелепицам», выворачивающим мир наизнанку. «Лепые нелепицы» устраивают что-то вроде вербального карнавала, когда рушится установленный порядок мира и создаётся мир инверсированных форм и отношений, где нереальное возможно:

…безрукий-то клеть обокрал,
Голопузому за пазуху наклал,
А слепой-то подсматривал,
А глухой-то подслушивал.
Безъязыкий караул закричал,
А безногий в погонь побежал.

К. И. Чуковский первым указал на универсальность таких перевёртышей, они найдены не только в русском, но и в детском фольклоре многих европейских народов (Чуковский 1994: 259–266; Opie Iona & Peter 2001: 17–40). Универсальны не только сами стишки с их нарочитой путаницей, но «универсально это систематическое непринятие ребёнком прочно установленной истины», «тяга к нарушению установленного порядка вещей» (Чуковский 1994: 259).

Смена жанров детского фольклора в онтогенезе

Весьма условно представим хронологию появления этих жанров в жизни ребёнка. На какой возрастной круг слушателей они рассчитаны, кому, прежде всего, адресованы.

«Лепые нелепицы» — удел самых маленьких, приблизительно «от двух до пяти», по определению Чуковского. Путаница «лепых нелепиц», возникающий в них временный хаос, — «на пегой на телеге, на дубовой лошади», «кочерга раскудахталася, помело нарумянилося» — это не что иное, как исследование устройства мира: чтобы понять, «как это устроено», дети, прежде всего, стремятся разобрать на составные части и соединить их по своему усмотрению. Перевёртыши типа «может быть — не может быть» помогают ребёнку почувствовать реальность и оказываются необходимым моментом усвоения глобального порядка мира.

«Лепые нелепицы» знаменуют собою создание внятной и упорядоченной картины мира, торжество бытового космоса. Жабы по небу не летают, в решете воду не носят, если это не знать наверняка, то и смеяться нечему.