Апокалипсис

— Как кто? Луций, — бабка повернулась на голос и растянула рот в безобразной старческой улыбке, но ее радость опять сменилась гневом. — Выродок никак не сдохнет! Отродье Сатаны! Ничего его не берет. Хитрый, как лис, и бесчувственный, словно скала. Он не успокоится, пока не уничтожит весь человеческий род! Сначала истребит всех тех, кто еще верит в богов, а потом придумает новое оправдание убийствам, пока не останется только он один. Изничтожит всех и сам станет богом. Богом небытия! — она хрипло и со свистом в голосе засмеялась, прокашлялась и снова начала что-то лопотать про пряжу.

Кате стало не по себе от присутствия сумасшедшей старухи. Когда стемнело, бабка наконец оторвалась от своей работы, затопила печь и зажгла керосинку. Зловещий тусклый свет наполнил комнатушку. Старуха, покряхтев, встала на колени, достала из-за пазухи деревянный самодельный крестик на длинной веревке, сжала его в кулаке и, прикрыв глаза, стала что-то бормотать.

— Ты что, дура старая, делаешь? Он же тебя убьет!

— Меня? — бабка открыла глаза. — Он убил меня очень давно, когда истребил всю нашу общину вместе с моей семьей. Я его трофей, деточка. А существую я лишь потому, что он хочет, чтобы я страдала до конца своих дней. Ты даже не представляешь, что он такое. Слава богу, что у этого отродья нет детей. Бог еще милосерден к этому миру — уберегает человечество от его наследников. Зло не должно давать потомства. А все, что он тебе рассказывал, — это его бредни. Он живет во тьме, он верит лишь в то, что ему кажется. Он верит своей ведьме. Он не человек, давно не человек. "Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола«[1].

— Чего?

— Ищет он мессию, дабы убить его и поставить точку в их противостоянии. Он — гончий ада — уже взял след, почуял, как зашевелился этот мир в предвкушении второго пришествия. Люди потянулись на юг в поисках спасителя. Грядут великие перемены, или все канет в небытие: и ты, и я, и весь этот мир. А ты, деточка, приманка в его охоте, живец, наживка. Знаю я, с кем ты жила. Вот знаешь ли ты, кто он на самом-то деле?.. Не верь ни одному его слову, ибо ласков он словом и делом праведным, да душою черен и мыслями поганен. Он давно не принадлежит себе. — Она спрятала крестик и поднялась с колен, словно что-то почувствовала. В помещение вошел Шона. — О-о-о-о, приперся, пекинес.

— Собирайся! — скомандовал Самурай, смотря сквозь бабку, словно ее и не было вовсе. Катя, не понимая, что нужно делать, продолжала сидеть, не шелохнувшись. — Мне еще раз повторить?

— Что, пес, снова приказ получил от своего хозяина? — старуха поднялась на цыпочки, вывалила язык, прижала руки к груди и стала часто и громко дышать, изображая собачонку, которой приказали «служить». Внезапно прекратила, подошла к нему почти вплотную и ткнула в грудь кривым указательным пальцем. — Он вас всех в ад затащит. Всех до единого. Попомни мои слова. И побойся Бога.

— Пойдем, — Самурай схватил девчонку за руку и вывел на улицу.

— И канет все в бездну, когда встретятся две силы. И рухнет мир старый, чтобы очистить пространство для мира нового. Не верь ему. Не верь! — прокричала бабка вслед.

— Шагай давай, — толкая Катю в спину, произнес Шона и захлопнул за собой дверь.

Снова пошел снег и поднялся ветер. На ночь все электричество перенаправляли на два прожектора, так что остальные обитатели блокпоста 44 довольствовались свечами или керосиновыми лампами. Катя брела, подгоняемая тычками в спину. Подошли к уже знакомому дому. Шона открыл дверь, кивнул головой, давая понять, чтобы она проходила. Девочка недоверчиво посмотрела на него.

— Ступай, — пихнул он ее вперед и закрыл за ней дверь.

— Проходи, не бойся, — послышался из освещенной комнаты голос Луция.

Она с опаской направилась к нему. Генерал сидел перед печью, смотря на огонь. Рядом лежал меч, чуть дальше на стуле висел плащ, на полу сложены доспехи. Крепкое мускулистое тело было окутано странной мглой, будто исходящей из него. Он потянулся за мечом, и девочка замерла в оцепенении.

— Да не бойся ты, не трону.

Достав из-под печки точильный камень, Луций провел им по клинку, коснулся пальцем, вытянул руку вперед. Кончик лезвия замер над пламенем, переливаясь и отражая яркое свечение огня.

— До утра будешь со мной, вон твое место, — он кивнул в дальний угол, где стояла железная кровать, которой, наверное, было лет триста. Поверх металлической сетки лежали два овечьих бушлата. — Ложись, вставать рано, — монотонно добавил он и снова принялся натачивать клинок.

Катя попятилась к кровати, не сводя с Луция взгляда, нащупала рукой бушлаты, присела. Металлическая сетка издала дребезжание и провалилась под ее весом. Луций замер, словно вслушиваясь в этот звук, и наконец взглянул на девочку.