Аполлинария Суслова

Несколько дней тому назад я написала очень интимное письмо лейб-медику, когда он меня не застал дома. Он отвечал на него письмом, холодным до грубости, где говорил, что у него нет довольно времени ходить ко мне (два раза не застал меня), предлагал приходить один раз для уроков и для консультаций, просил сам назначить дни и часы с условием только не вечером, потому что вечера он посвящает отдыху. С этим вместе назначил день прихода и цену уроков. В назначенный день он явился с видом [?] и стал спрашивать о здоровье. Я ответила и взяла было тетрадь, говоря, что вот занималась. Он вдруг сказал, что не может заниматься и пошел. Я все еще не хотела верить его фатовству и спросила, не сердится ли он на меня. Он сделал удивленные глаза и спросил, откуда у меня такая мысль. «Верно, борьба с долгом кончена и добродетель победила», – подумала я. Меня неприятно поразил этот тон; не в состоянии скрыть своей грусти, я отвечала, что, может быть, ошиблась, и потом прибавила, грустно улыбаясь: «Подите же, подите». После этого, придя в назначенный день, он тотчас начал с важным видом расспрашивать о здоровье, но вдруг небрежно прервал разговор и предложил заниматься. Садясь, он показал мне часы. Я смотрела на него с удивлением и любопытством, но вдруг какая-то грусть схватила мое сердце. Я почувствовала себя оскорбленной глупцом и едва могла удерживать негодование, некоторые идеи читаемой книги увеличили мое волнение. Так что к концу я должна была выйти из комнаты, чтоб скрыть его. Когда он ушел, я плакала. Бедное сердце! Не выносит грубых прикосновений. Этот случай навел меня на серьезные мысли. Я, конечно, поступлю решительно и выйду с честью, потому что ничего не прячу и не виляю.

Но сколько же сил тратится на то, чтоб отражать такие маленькие нападки!

М-те Робескур больна, вчера сделался нервный припадок, весь дом был встревожен, и всю ночь бегали за докторами и за лекарствами. Я хотела пойти к ней, но не знаю, как это сделать, будет ли это ей приятно. Он был за завтраком, пришел к концу, ему пришлось сидеть подле меня. Он спросил меня о здоровье, его все стали спрашивать о его даме, он спокойно отвечал, что ей лучше. Я тоже думала спросить о ней, но не пришлось, было неудобно.

Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. С. 93–98.

13 октября. Париж [1864].

Дорогая Графиня!

Я только что получила Ваше письмо. У меня вчера была Изабелла и рассказала Вашу радость, что меня несколько оживило. Скука у меня такая, хоть повеситься. Впрочем, это глупо и не только не великодушно, но и бесчестно с моей стороны. Я очень рада за Вас: я не думала, что в это время Вы меня вспомните. Может быть, теперь Вы не поедете уже в Швейцарию?

С нетерпением желаю Вас видеть.

Париж наводит на меня нестерпимую тоску. Я открываю новые доказательства падения рода человеческого. Я понимаю святых, которые шли спасаться в пещеры.

Прежде я смотрела снисходительно на порочных людей, предполагая причину зла в обстоятельствах скорее, чем в воле человека, а теперь мне приходится видеть, что зло совершается, – там, где только может совершаться безнаказанно, – с возмутительным равнодушием, без малейшего сожаления и раскаяния.

Я все одна и скучаю иногда, еще великобританцы меня отчасти развлекают (мои соседи, муж с женой), по вечерам приглашают меня к себе чай пить и болтать.

Но я более люблю американку, у которой беру уроки испанского языка, только она уж очень прозаична.

До свидания.

Ваша А. С.

Р. S. Сейчас был у меня Утин, меньшой брат[135], эмигрант, что в Швейцарии. Он очень интересуется с Вами познакомиться и с Вашим сыном. К сыну Вашему он пишет письмо от Слепцова. Потрудитесь непременно написать мне, когда будете в Париже. Если Вы желаете познакомиться с Утиным, я скажу, чтоб он ко мне пришел в день Вашего приезда. Он очень, очень желает с Вами познакомиться. Я его совсем не знаю, видела несколько раз мельком в Петербурге. Он, должно быть, еще мальчик – дитя, но он хороший и добрый. А. С.

А. П. Суслова – Е. В. Салиас // РГАЛИ. Ф. 447. Оп. 1. Д. 21.

[16 октября 1864]

Милая Полинька, будьте завтра дома в три с половиной часа; от трех до пяти я буду у вас. Я приеду в Париж в час, в два буду у Левицкого[136] снимать свою фотографию, а оттуда прямо к вам. Ждите до шести часов. Если Утин в Париже, то я желаю с ним познакомиться. Пригласите его к себе. Итак, до свидания. Целую вас.

Завтра – это во вторник, ибо ныне – понедельник.

Я получила письмо от моего пожилого приятеля Барановского, русского. У его матери, 70-летней женщины, секвестровано имение и ссылают ее за делание корпии во время восстания. Хорошо? Быть может, хлопотами, просьбами еще можно спасти от Сибири (от ссылки навряд, но ближе), но она уже нищая. В 70-то лет!

Каково правительство – какова сторонка! Что ни говорите, нигде в другой стране такого рабства, жестокостей, преступлений и бесчеловечий не вынесут. Отчаяние берет!