Милая Полинька, я не могла приехать ныне, ибо Левицкий написал, что он не свободен. Я приеду в четверг или пятницу и уведомлю вас заранее. Очень жалею, если вы из-за меня просидели дома, но я уже собиралась ехать на железную дорогу, когда получила записку от Левицкого, что он занят и просит меня приехать в пятницу. Следст., в пятницу после 4½ часов ждите меня у себя – или приходите в два с половиною часа к Левицкому, rue de Chaiseul 22. Я там буду и оттуда могу пройти к вам. Вообще я желаю вас видеть и познакомиться с Утиным. Я думаю, его надо попросить прийти к вам после сеанса Левицкого. Т. е. от Левицкого прямо к вам, а от вас на железную дорогу.
Если я поеду в Швейцарию, то не более как на
С лейб-медиком почти помирились. Я ему сказала после этого, что я не помню его визитов, что не хорошо их считала и в этом виноват он, его непоследовательность; напомнила, что он когда-то денег не хотел от меня брать даже, но теперь, когда комедия кончена, можно быть точным. Он был озадачен и сказал, что никакой комедии со мной не играл, хотел оправдываться, но я просила его отложить хотя до следующего раза: я была слишком взволнованна. При следующем свидании я была весела, и он после некоторого разговора начал так:
– Вы теперь в хорошем расположении духа, так что можно возобновить прошлый разговор.
– Зачем? – сказала я. – Вы мне сказали, что комедии со мной не играли, и прекрасно, значит, кончено, я обязана вам верить. Я сознаюсь, что не имела даже прав говорить то, что было мною сказано, я это сказала только потому, что уж много с вами говорила.
– Но скажите, ради Бога, без обязанностей, – думаете ли вы, что я хотел вам сделать неприятность?
– Вы могли даже не знать, что мне может сделать неприятность.
– А вы знаете, что мне делает неприятность?
– Вы хотите сказать, что были со мной просты.
– Я не скажу этого, потому что была бы слишком прозрачная ложь, я скажу только, что у меня были причины, которых вы не знаете. Вы десятой доли того, что есть, не знаете…
Он говорил с жаром, и мне было его жаль. Он спросил меня, не неприятно ли мне, что он ко мне ходит, что он может оставить меня.
– Нет, – сказала я, – зачем?.. И зачем только вы меня спрашиваете об этом, вы будто не знаете, что мне приятны ваши посещения, – добавила я сколько возможно спокойнее.
– Да, но оно могло стать неприятно.
Я ему сказала, что приехал один знакомый русский, Утин, что у него здесь никого нет, следовательно, он будет часто ко мне ходить.
– Зачем же здесь следовательно, – сказал он серьезно.
Я не поняла его и наивно переспросила.
Когда он повторил так же серьезно, я догадалась и сильно покраснела.
Утин, услыхав от меня его имя, сказал, что брат его нехороший человек. Это меня поразило и осветило его многие поступки.
Сегодня за завтраком один француз сказал мне, что перед моим приходом у них был спор, где лучше жить, в деревне или в городе; он сказал мне, что т-eur R. стоит за город, но он за провинцию. Я сказала, что удивляюсь т-eur Робескуру, что я не люблю большие города, где нельзя иметь ни дружбы, ничего. Он говорил, что боится застыть в провинции, где ни науки, ничего. (Будто нельзя читать книжки.) А я думала, что жизнь больших городов – жизнь стада, но не жизнь индивидуальностей, что человек должен быть человеком прежде всего, а потом гражданином и после уже ремесленником и ученым. Что мелкая жизнь городов, подчиненная мелкому интересу, плохое развитие для личности.
Милая Полинька, после обеда около 7 часов я буду у вас; достаньте Утина на вечер. Завтра мне некогда его будет видеть. Если вы его не достанете ныне вечером, то пусть придет завтра утром с вами, в 10 или ½ 11-го к кузине, rue de L’aneat, 40. Но лучше бы и ныне вечером у вас. Эту записку принесет вам Женя.