Апология

Ночь на черном огне накаляет луну.
Ты понятлив, друг. Не ее одну.

На костях «котлов» 9 и 3.
До зари горит фонарей артрит.

Место такое. Все — гроши.
В косяках по кайфу толкует гашиш.

Если б раньше, хоть на единый денек
я попал бы в город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк,
только б тут меня и видали…

Время капает с каменного колеса,
уроды-улицы стоят в глазах —
сами себя намечтали.

Темень хавает пар из дыр мостовой,
ад здесь ближе чем где-то, всегда с тобой —

в полуметре — вниз, в полквартале — вбок,
и глубок же он, мой голубок.
Нехороший голос шепчет мне:
«Погоди-ка тлеть на черном огне,

оглянись, родной, я в коленках гнусь,
да рули ко мне… уж я с тобой подружусь…»

18 сент. 94

V

Стучит по небу вертолет,
руками согнутыми водит,
качается его живот
совсем один в пустой природе,

и капает прозрачный снег,
и на вспотевших крышах баки
урчат, как толстые собаки,
но знают — выше человек

обломанным штурвалом крутит,
и греет мех его бока,
а острова лежат, как люди,
взлетающие в облака.

Свобода свой огонь возносит —
она в веночке из гвоздей,
стеклянный машет долгоносик
антенной тоненькою ей,

а сам поет свою молитву
красоткам уличных реклам,
пока, жужжа электробритвой,
Нью-Йорк глядится в океан.

март 94

* ЧЕШУЯ ДРАКОНА *

Чешуя дракона

I

Ночные посетители подъездов,
зажимающие рты кошек
руками в непрокусываемых перчатках.
Фонари, расставленные в убегающей перспективе,
озаряют нищие города
инфернально-желтеющим мраком.
Если б я оказался на юродивой улице,
вымаливающей отпущение грехов
у безмерно палаческой площади,
подсовывающей мусоров, проституток и гастролирующее жулье
бесчисленным солдатским затылкам брусчатки,
вкопанной стоймя, стеречь мавзолейное оцепенение
крепостной архитектуры,
я ощутил бы себя в утробном уюте мезозойской зоны —
нары крыш заполонили бы горизонт
и косматая животнотеплая родина,
с отмороженной ледниками головой,
крошечными глазками просыпающегося мамонта,
бесполым косматым пахом,
скрипящим песками пустынь,
наполнила бы меня своей длящейся бесконечность смертью
и шорохом смыкающихся папоротников.

II

Головорез стоял на мавзолее
в трескучий мороз в небольшой толпе упырей.
Слева и справа надежные вурдалаки
смыкали лапы в косматых аплодисментах.
Тепло перекатывалось по сапогам и обнимало дряблые ляжки.
Зоркий труп, пронизывая взором гранитные ярусы и панели из лабрадора,
видел упыриные мошонки, как видит фруктовый сад
отравленный суслик.

III

Улица впадала в улицу.
Я оглянулся и увидел их в пирамидках слабого света.
Они растворялись, как горстка желтого сахара
в стакане несладкого чая.

IV