Читаем Апология полностью

За марлевой завесой снегопада, за долгой изнуряющей зимой -лиловый запах звезд и винограда, продолговатых яблок зной, там солнце, неподвижное как Будда, в пространствах синевы и тишины над полчищами каменных верблюдов, лежащих на коленях у волны. Там камешки, запутанные в стены, напоминают миллионы глаз мерцающих и крохотных вселенных, внимательно исследующих нас. Мы возникаем в закипевшей пене из глиняных, омытых морем глыб, мы кажемся им слепками видений, приснившихся до кистеперых рыб...

II

Первый оратор, держащий соленые камни во рту, перекатывающий медуз разбухшим языком, созидатель стеклянных статуй в громокипящем саду, сокрушающий их ряды чудовищным молотком,

меня преследует твой невменяемый громоздкий вид, львиный рык и заросшая гривой кривая плоть, под твоими лапами, пружиня, скрипит корабельным канатом земная ось.

Раздвигающий плиты материков, прилипающий кожей к промороженным полюсам, самый старый и хищный из стариков, глухо завидующий моложавым небесам,

над тобой кипит хрустальная взвесь -арки радуг бессонных, о, мой бешенный старикан, твой грохочущий бас -- лучшая весть о бесмертной жизни, океан. 21 апр. 87

III

Южная ночь, как вино "Южная ночь", жаркий космос в чешуйках луны с чумной желтизной, море заклеено лентой скотч, побережье пахнет весной.

Гулькает галька, хрустит песок, в створки индиговой мидии входит нож, сердце стучит слева наискосок и сосок подружки, как южная ночь, как южная ночь... 12 мая 87

x x x Гранитно-чугунные сны о фонтанах зимой. Эйфория высоких давлений воды. В холода человека тянет домой. Морозы рисуют ему ледяные цветы.

Он читает чужие слова весь день, курит папиросы, видит треснувший потолок, проплывает коммунальной рыбой вдоль стен, телефон наелся звонков и умолк.

Серый свет, серый зернистый свет. Вещи как лежали, так и лежат. Одиночество -- повод заснуть и умереть. Город сжат зимой, как пружина -- сжат.

Человек вмерзающий в пространственную спираль, в ледяное железо населенных витков, отдает по капле в бетонный Грааль переулков и улиц стучащую кровь.

Одиночество: "Здравствуй, тикающая смерть секунд", --- с ним нужно учиться жить, вообще уметь прикоснуться своей рукой, как чужой, к виску, чтобы шевельнуть волосы и отогнать смерть. 11 мая 87

* С И Н И Й В А Г О Н *

x x x

Я буду детскую открытку

носить в советском пиджаке,

в американскую улитку

преображаясь вдалеке.

В немыслимой толпе Нью-Йорка

услышу - небоскреб шепнет

в ущелье улиц: "Бедный Йорик",

и череп мой перевернет.

3 сент. 87

x x x Пространство к западу кончается -оно приклеено к земле, оно на столбиках качается на проволоке и стекле

приборов пристальных оптических, на дулах, выцеленных так глазами зорких пограничников, чтоб не свалить своих собак.

Пространство навзничь загибается, скудеет метрами -- пробел, собачьи морды поднимаются, чтоб охранять его предел.

Оно сквозит и тянет сыростью травы и тайною ночной, оно ребенком хочет вырасти, чтобы увидеть шар земной. 20 февр. 88

x x x Серо-зеленое небо, окна глотают туман, запах горячего хлеба сонным еще домам

слышен из переулка, где дымит хлебзавод, каждая свежая булка вымытых пальцев ждет.

Разорались вороны, значит надо вставать -вылезать из попоны, чтобы травку щипать,

утро гонит трамваи, сжалась в капли вода, и Москва уплывает от меня навсегда. 19 марта 88

x x x

Маргарите

Возле фабрики Бабаева

только вьюга да метель

с фонарями заговаривают,

пахнет смертью карамель.

Возле фабрики Бабаева

я скажу как на духу,

что пора туда отчаливать,

и ладонь согну в дугу.

Возле фабрики Бабаева беспризорный вьется снег,

надо снова жизнь устраивать,

потому что жизни нет.

Канитель, пустая улица да бродяга с кобурой, да дома широкоскулые... Мы домой пришли с тобой

через сквер на месте кладбища - десять метров конура, свет от марсианской лампочки, да обоев кожура,

две лежанки, стул со столиком, листья липнут на окно - клены выпили покойников и теперь от них темно.

Твоей бабушки-покойницы вдовий мир на три шага - нет теперь той синей комнаты, кленов, дома -- там снега...

Возле фабрики Бабаева замыкается кружок, наши жизни размыкаются, вспоминай меня, дружок...

Ты купи конфетки сладкие, подержи их на горсти, а слова и рифмы жалкие на дорогу мне прости.

Возле фабрики Бабаева вьюга жжется без огня, в ней и вьется чье-то тающее "Вспоминай, дружок, меня..." 12 февр.88

x x x Я войду в метро, троллейбус, автобус, трамвай, я увижу начальника серый, черный, коричневый, синий костюм. Я ходячая свая между ходячих свай таких же, как я, как они, я -- угрюм.

Мне хочется лечь, удрать, удавиться, вылететь в окно. Я не хочу считать деньги, терять ключи, кошелек. Мне не помогает женщина и вино забыть, что она одинока, что я одинок.

Только ребенком я верил в жизнь, в то, что она -- поле чудес, увлекательный мир. Кто бы ты ни был, дай мне руку, держись, держись, -мы полетим вместе в мутный эфир.

Это -- мечта про звезды, освещающие твое лицо, на котором тает глубокий снег, превращается в свет лед, мы руки раскинули в тысячах солнц, мы летим водвоем, нам тепло... какой прекрасный полет! 28 янв. 88

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия