Апология

Галактик золотые небеса вскипают молоком вселенной. Из черно-белой киноленты сочится привкус кровяной, в вареном темпе плавают планеты как луковицы света надо мной.

Куда плывут? -- Господь не отвечает, ему понятны эти пустяки.

Чудовищная белая река течет в окне, куда -- не помню, но отсюда -- точно...

Пусть школьники и космонавты меня поправят, как их научили, кому ж на свете верить, как не им?

Все реки утекают в никуда и все на Флегетон похожи, и посохом слепца стучит Эдип по рассыхающимся комьям глины.

Не вытянуться на носках, чтоб небо сползало темной мантией с плеча и ступни обнимало, купол мира глазами стерт до страшной темноты. .............................................................. Одна звезда -- далекий сгусток света -теплом обласканные губы приблизятся сквозь снег и улыбнутся. Какой бы не послали ей сигнал -он к вам вернется, измененный светом, что излучает запросто она.

За черной площадью шумит ночной вокзал: считают деньги сонные кассиры, рыдают дети, грудь суют цыганки младенцам, закрывающим глаза. Гуляют мусора в сверкающих калошах, старухи (в плюшевых на вате куцавейках) свои узлы от жулика хранят. И завораживая люд транзитный, бубнит печальный голос с потолка, какой перрон предложен для объятий.

Кинотеатр, унылый рынок, парк в оцепеневших на зиму деревьях, томящихся в чугунном загражденьи народовольцами, чей траурный порыв лишь иногда смущают хулиганы, нас заведут в картонную квартиру. Из шкафа книжного Грин Александр -- писатель, стоящий на волнах древесных, глядит угрюмо на складной диван, и сразу хочется ступить на гребешки и в закипающую под стопою пену. Картонный человек нальет вино и что-нибудь, наверное, расскажет... ...но это будет десять лет назад. ...................................................... Мерещится мне женщина одна, она светла снаружи и внутри. На севере ее простоволосом, быть может, есть мое изображенье. Мои слова живут в ее висках, а рядом -- в раковинах слуха уже лежит мой голос, так в моллюсках таятся жесткие песчинки, их терпеливо обволакивает время, чтоб превратить в жемчужины.

Я думаю о ней как о стране, куда меня солдаты не пускают, куда не выдается виза, куда не перекинуть трап.

Мне жаль себя в себе похоронить.

Мне снятся в Индии ее груди беспамятные опийные маки в сплетении индиговых корней.

О, как она в себя впадает, ее изгибы изгибают взор, и впадины ее уносят голос, и тени отнимают тень.

На отмелях ее, на теплых пляжах с собой играет, затмеваясь, свет, от запаха ее слабеют руки, -вдохни -- и белые светила вдруг распадутся в тысячи кусков, в осколки крови новых поколений.

Мы колыбели множества вселенных и мир -- ребенок наш. Смотри, смотри -- куда он убегает.

Тибет далек, но слышен колокольчик. Ее цветным песком изобразили. Какой буддизм нас всех перемешал.

Я вижу -- светится она, невнятных трав волнистое простанство на нежный и лишенный блеска и юный вавилонский перламутр, как беспрбудный сон спадает, -томится утро розовым младенцем, все волоски его, все отголоски... так спутанные струны инструментов хотят звучать и музыкой поют ветвей под небом медленно живущих.

Два легких полумесяца взлетают, как будто предлагая улететь, две шелковистых, затененных арки, смущаясь, приглашают в свою сень,

два бедных крылышка настороженной птицы над нежным выступом у вавилонских век глазные яблоки под дугами лелеют, две стайки птиц летят не улетая над парою белеющих небес миндального прозрачного оттенка, в их центрах теплые моря, два черных солнца из глубин их смотрят сквозь влажно зеленеющий простор, и оба моря изгибают спины, полупрозрачным ходят колесом и говорят на языке дельфиньем, а вы читаете его словарь. ........................................................... Как только облачко на море набежит, густыми непроглядными столбами ресниц -- весенний дождь волосяной тебя от мира грустного укроет и растворит монетою в морях. Высокая и тонкая гряда с прекрасной иудейскою горбинкой и острием-корабликом, ты дышишь и крылья бабочки трепещут под тобой, и плоть твоя просвечивает еле, как розовый и нежный сердолик туманным вечером пяти тысячелетий.

Откройся дышащая сцена всех слов ее, рыданий, поцелуев, тоски ее, улыбок, слепоты, дыхания счастливые покровы, изменчивые, грозные два войска, что вечно маневрируют друг с другом, две вечных недоучки страсти, две ученицы ревности сухой, две школьницы -- вот-вот, сейчас заплачут, наказанные, встанут в два угла, толкаются, целуются, сольются, да тут же разбегутся кто куда -потом поймай их, приласкай, погладь, пока никто не видит, как мальчишка, -так две волны столкуются, столкнутся и -- побежали в стороны -- играть.

Ее лицо -- открытая печаль, влечение, сиянье, удивленье распахнутое улице, ребенку и чудаку -- как приглашенье жить или заплакать безутешно вместе.

Ее лицо, как девочка в матроске -была такая легонькая блузка -гюйс треугольником на худеньких лопатках и белые полосочки летят.

Ее лицо, как факел незажженный, к которому так страшно поднести сухие губы, только карий глаз еще чуть-чуть на волосок приблизить.