Аппендикс

Пытаясь, словно Гагарин, ослепительно улыбаться с высоты, балансируя на четвертом томе советской энциклопедии, под тарахтение мотора, которое сестра тщательно выводила с помощью языка и надутых щек, в последний раз я помахала своим друзьям: медведю белому, медведю рыжему, медведю бурому, и они ответили мне преданными взглядами. Оглядев всю оказавшуюся вдруг просто кукольной комнату, на ее дне я нащупала две кроватки с нашими, теперь такими далекими и потому еще более милыми детьми-негритятами Гоби Гаргартанаваклайей и Гоби Ивановым. «Пока!» – уже занесла я руку в приветственном салюте, но он сорвался. Ведь мой негритенок лежит совершенно голый, – вдруг осознала я. – Ну просто как зверь.

Это означало, что сестра снова сняла с него джинсовую курточку, которую вместе с клешами сшила для собственного сынка и в которую я нарядила своего. Потому что не может же мой бедный мальчик ходить в таких уродливых, с прорехами для рук и ног комбинезонах, сделанных из носков!

– Мой будет Гоби, – придумала сестра, когда однажды и, впрочем, как всегда, нам подарили одинаковых кукол.

– И мой. – У глупышки просто не было выбора, так сильно ей хотелось походить на старшую сестру.

– Твой – нет, – и сестра твердо поднесла к моему пятачку знакомый кулак. – Ты даже не знаешь, что такое Гоби.

– Знаю, – уверила я ее, уклоняясь, – это твой негритенок. И мой тоже.

– Ну, назови его Андрюшей, Мишей, Сашей, – почему, как я, – Гоби?!

– Гоби. Как ты, – уперлась я.

– Тогда мой будет Гоби Гар-гар-танаваклайя, – пропела находчивая сестра.

– И мой, – подхватила я, – Гоби Га, га, га…

Сестра ликовала. Она корчилась от смеха. Я не выговаривала звук р, и меня все время обещали повести к логопеду. Так что даже Гагарина или «революцию» я не могла произнести правильно. Из-за этого дефекта я стала асом синонимических рядов и эзопова языка. Чтоб избежать слов с вибрирующим звуком, я находила им смысловую замену. Так звучное имя Гаргартанаваклайя было просто заменено синонимом Иванов.

– Венера-5 начинает посадку, – объявила сестра в рупор из картона. – Всему экипажу приготовиться к катапультированию. Венера, Венера, я – Земля, как слышишь? Говорит президент и король страны Патамии.

– Земля, Земля, вас слышу, начинаем посадку, – отвечал королю космонавт, расширяя ротовое отверстие в полиэтиленовом мешке и поправляя ранец с пайком за спиной.

– Венера, Венера, я – Земля, не забудьте флаг. Можете раскрыть парашют, – приказывал главный.

Флаг был спрятан у меня на груди. Сшит он был из ацетатного шелка и являлся государственной тайной, так как на него пошла подкладка рукава пиджака от брючного костюма матери.

Перед тем как уйти в свою окончательную командировку, отец обращал ее внимание на новую моду: женщины, не только водительницы трамваев и маляры, а уже и такие, как моя мать, начали ходить в брюках.

«Одному моему товарищу, – доверительно говорил отец, – очень нравятся брючные костюмы. Давай и тебе купим такой, а?»

Про этого товарища, с которым отец познакомился где-то далеко, он упоминал так часто, что, наконец, мать спросила, как его зовут и похожие ли у него с ней размеры.

Оказалось, похожие. В конце концов отец отправился к этому товарищу, а мать купила себе все-таки брючный костюм. Расширяющиеся книзу штаны и длинный пестрый пиджак, оказавшись на матери, совершили в нашем доме радикальные перемены. Начались они с нее самой.

Она сделалась веселой и заметила, что мы существуем. У нас стали оставаться с ночевкой разные люди, приходили и уходили певцы, музыканты, сказочники, кукольники, склочники, неудачники, пожилые актрисы и подруги поэтов, наша дверь практически не закрывалась. Порой, еще в ночной рубашке пробираясь по коридору к туалету, я встречала какого-нибудь мужчину, выходящего из ванной с обнаженным торсом. Особенно часто им оказывался белобрысый Славик-композитор. Аккомпанируя себе на фортепьяно, проходясь взад-вперед по октавам, уже с самого раннего утра он выдавливал из себя на разные лады лишь одно слово: «мама». Так он совершенствовал и углублял свой голос, который напоминал мне пение фанерной ракетки.