Аппендикс

Замок открылся, я истекала восхищением, как подслеповатая улитка. Сувальдовая ли, цилиндрическая сущность моя подставилась свертышу, под методом самоимпрессии пружинки моего механизма размягчились в хлам, и мой сердечник упруго обволок отмычку, как свой единственный, неповторимый ключ.

Привыкали к темноте, прижавшись друг к другу губами, а сирена все гоношилась попавшим в капкан волком. Из обширной, заставленной, как я помнила, старинными шкафами со стеклянными дверцами передней мы стали продвигаться на свет. Он проникал через щели тяжелых штор трех окон гостиной, и отражавшее его ясное тело Иисуса подсказало мне с черноты холста, что где-то слева должен был быть выключатель. Нащупывая выпуклость, я в тот же момент заметила жидкий луч под порогом одной комнатушки.

– Здесь? – шепнул Вал, ставя сумку на мраморный пол и одновременно дотрагиваясь до стены под картиной.

Скрипнула и открылась дверь, и Вал бесшумно, подхватив тяжеленную поклажу, успел нырнуть в тень угла и скрыться в глубине квартиры. От ужаса я хлопнула пальцами по выключателю, вспыхнула люстра.

– Кроха, это ты? – в тусклом прямоугольнике проема стояла щуплая, похожая на воробья, мать Человечка и Геракла.

Господи! Что она делала здесь и почему даже не вылезла проверить, отчего так орет сигнализация?

– А его нет, он заходил сегодня утром, – развела она руками. В ней была одновременно и угловатость, и грация. – Спеши, кроха, может быть, еще застанешь его дома, он собирался уехать на два дня! – Кажется, она продолжала жить в недавнем прошлом и совсем не удивилась.

– А я не к нему, я просто подумала, вдруг ты у Геракла, хотела поздравить с наступающим. У меня здесь очередь к врачу, вот и забежала, – схватившись за стену, чтоб не грохнуться в обморок, я вела себя нагло и уверенно, как какая-то Сонька Золотая Ручка.

– Уже уходишь? – опустила Офелия нитку длинного, точь-в-точь нарисованного ребенком рта. – А я тут сижу совершенно одна, меня опять оставили сторожить эту квартиру, сама знаешь, какой он, этот мой старшенький. Завтра утром выберусь пройтись, но вечером одной как-то тоскливо. Смотрю вот в окно, елки в домах, фонарики мигают, – погляди, ну не чудо ли? – И она позвала меня в комнату, едва обозначенную тусклым ночником. Ее серые глаза были повернуты как будто внутрь. Их стоячее, растерянное выражение не вязалось с мелкими, подвижными чертами лица.

– Хочешь, выйдем сейчас вместе? – внезапно предложила я ей. Мне и самой было непонятно, чего тут больше – расчета или участия, а она обрадовалась, как маленькая. Сыновья не баловали ее вниманием. Может, малословный Человечек, изредка навещая ее, даже не рассказал толком о нашем расставании, хотя оно и произошло уже почти четыре года назад. Для нас это было много, но для нее-то, наверное, – совсем пустяк. Или она просто надеялась на наше примирение («Ну сделайте мне внучка», – просила она когда-то, блуждая дрожащей улыбкой по моему лицу, будто сиротка перед витриной с пупсами).

– Давай! Великолепно! Улизнем ото всех! – озорно подмигнула она и засуетилась. Офелия обожала службу в своем любимом соборе, празднично одетых людей, заходящих в бары и заглядывающихся на витрины, чинность и напыщенность недоступной буржуазии, которую еще можно было повстречать в этом квартале. Кроме врожденного умения сочетать цвета и подбирать детали туалета, в ней были совсем не римские ветреность и легкость. Я заслушивалась новеллами о ее ухажерах: пели серенады под окнами, дрались из-за нее на кулачках, даже готовили похищение. Разумеется, все это до ее замужества с папашей детей, которого она упрямо любила все сорок лет вдовства, никогда не забывая после вечерней молитвы послать воздушный поцелуй его черно-белому фотопортрету. Так он был куда лучше, чем в натуре, когда ее прозрачная кожа возгоралась от оплеух. «Я помню это, как во сне. Кажется, она упрашивала отца не идти в тратторию», – Человечек невпопад улыбался от боли копией материнской улыбки. «За дело. Нечего лезть в мужские дела», – припечатывал Геракл.

Стремительно она накинула пальто, вытащив из сумочки зеркало, подвела губы оранжевым, встряхнула короткой стрижкой, вделась в туфельки и, грациозно опираясь на мою руку, поспешила к дверям. Когда мы были уже у порога, из гостиной начал заливаться звонок. Она состроила недовольную мину, и вместе мы успели к старому телефону.

– Да-да, все в порядке, – хитро поглядывала она на меня и, зачем-то прикрыв трубку ладонью, подмигнула, – можете не приезжать. – Когда Офелия волновалась или общалась с посторонними, слова не выговаривались гладко и сразу. Карабинеры на том конце провода, что вел в участок прямо на соседней улице, знали о ее недуге. – И вас, и вас с праздником, – ответила она на уже короткий гудок.

Ad astra

– Низковато, – прикинула на взгляд высоту стартовой площадки сестра.

И правда, потолки за четыре метра позволяли большее, и мы передвинули в центр письменный стол и уже на него водрузили журнальный столик, стул и все остальное.