Аппендикс

Булыжник скоро закончился, коридор сузился, слева и справа появились то открытые, то закрытые ниши захоронений, и Флорин выхватил из тьмы одну арку с ошметками синей краски, которую подпирала свежая алюминиевая конструкция вроде лесов. По явно свежему деревянному настилу мы спустились еще ниже. Снова выкатился булыжник, культи домов, темные рытвины, стена со штукатуркой, и вдруг передо мной расстелилась, будто умытая, в перспективе заканчивающаяся площадью с фонтаном улица. На домах висели фонари. «Как это они сразу зажглись при моем появлении?» – не успела удивиться я, заметив выемку с современным рубильником.

– Ну, добро пожаловать, – и Флорин осветил вырезанные на прибитой к торцу доске деревянные буквы: «str. Emil Cioran».

– Что за диснейленд?! – укорила я своего проводника, осознавая, что кто-то действительно надстроил поверх античной кладки из кирпича и стен в туфовый ромбик современные.

– Рим всегда выбирал жизнь, ему не к лицу быть просто музеем, – в его голосе не было тени раскаяния. – Я не разрушил, а достроил, как чаще всего и происходило в этом городе.

– Ты что? Это ж археологические памятники! – остановилась я у перпендикулярно лежащего тупичка. «Amastans deadend», – значилось на нем почему-то тоже по-английски. – Да это ж подсудное дело!

Шелестела вода, лениво переполняя чашу фонтана.

– А кто судить-то будет? – поинтересовался Флорин. – Канализацию вот восстанавливать было легче, хотя кое-где приходится прокладывать ее впервые, – он был сдержан, но не скрывал гордости. – К счастью, часть жизни я провозился на раскопках, а другую угробил на строительстве. Уже пять лет я оккупирую Древний Рим, и вон еще сколько места! Рим – это тебе не антикварная лавка, а дышащий хаос. Долой музеи, – добавил археолог.

Опешив, я оглядывала стеклянные окна и новые двери, цельные черепичные крыши, водосток, хотя он уж тут был совсем ни к чему.

Флорин жил на улице Децебала, и у себя в ванной он сделал даже пол с подогревом. Электричество работало от аккумулятора, но сегодня явно был какой-то праздник, и он решил гульнуть, врубив свет повсюду.

– Вино тоже античное? – с опаской взглянула я на подвинутый мне стакан.

– Смотри, – махнул он на стену над моей головой. Там крылатая, в развевающейся одежде, как будто танцевала фигурка фрески.

– Никакого секса, – поспешила я на всякий случай поставить точки над уже несуществующей в нашем алфавите буквой, когда он показал мне спальню. – Я храню верность.

– Никто тебе ничего и не предлагал, самонадеянная славянка. Я, кстати, тоже храню.

– Ух ты, – сразу же заинтересовалась эта славянка. – А кому, кому? – Но, обморозив взгляд о его лицо, проглотила вопросы, как крючья чертовских хвостов.

В спальне крепкая кровать и платяной шкаф без дверцы, дощатый пол, длинная полка с разными предметами и книгами по окружности распространяли запах дерева. Комната была раза в два больше, чем античные кубикулы, кто знает, может, раньше тут размещался кабинет хозяина.

– Во-первых, хотел найти, во-вторых, я тут рою, укрепляю и строю уже давно. Можно сказать, что вообще все это мне просто приснилось, – наконец ответил он на мои приставания, как же все-таки он нашел это место. – Однажды оказался здесь рядом и сразу узнал дорогу. Все было точно так, как в одном моем сне: через несколько километров за рощей лежала груда камней, за ней оказался ход. Вообще-то лучше всего я натренирован видеть во снах место жертвоприношения, но, как видишь, и такие вещи мне удаются.

Его натренированность и продвинутость по части онирики, да и перевод количества километров морфеевых пространств на те, что считались реальными, меня поразили, хотя слово «жертвоприношение» опять вспугнуло.

Только после подкорма, который Флорин мне быстренько сварганил, я стала благодушнее и как будто снова позволила завязать себе глаза, чтобы мгновенно открыть их в деревеньке между рекой и лесом, населенной странным людом, который соседи снисходительно называли цыганами, а он, как, кстати, и сами цыгане, никак не хотел с этим соглашаться даже после смерти. Во всяком случае, издавна румынов, цыган и рударей хоронили хоть и на том же кладбище, но раздельно. И по мнению последних, любому должно было быть понятно, что именно они являлись потомками горстки даков, когда-то выживших в войны Траяна. В них, как и в их пращурах, обитавших среди лесов, текла лимфа деревьев, и, отправляясь на поиски стволов за сотни километров, они жевали кору ив, дарующую силу и мудрость, а жены их ели солнцем испеченную на берегах священного Олта глину и землю, что вдоволь напиталась корнями. Когда удалялись от реки, пили сладкую воду, таившуюся в сердцевине тополей, ясеней и буков, жевали огуречную траву, умея сразу отличить хорошую от ядовитой. Ели все, что давал лес. И деревья были их дальними молчаливыми родственниками, наставляя, как удерживать на себе ось мира.