Аппендикс

Если Вал срывал цветики полевые, то Марио поклонялся орхидеям. Напротив театра на Страсбургской площади, куда так и валил народ, я приняла кладбищенский веник от Вала и восковую маску самой разнузданности от Марио. Ах какие милые мальчики! Это же, наоборот, героям бросают цветы, а они, уезжая на битву, не забыли о боевой подруге. И я решила, что поделюсь с Лавинией, но тут одна веточка из букета Вала полетела вниз к месту убийства Юлия Цезаря, где через несколько сот лет соорудили латрины, а теперь был кошачий притон.

– Спрыгнуть? – Вал уже встал перед загородкой, делая вид, что готов ринуться на семь метров вниз по моему приказу. Паяц, он был весел, и это успокоило меня.

И впрочем, что прибедняться, он уже успел подарить мне множество тюльпанов, а у Марио было все еще впереди, где-то там, в другой книге, которая никогда не будет написана.

«Подруга твоя, – улыбнулся мне коварный турок, когда я после шампанских веселых поцелуев в щечку с Валом и Марио, чтоб sdrammatizzare[114] наш детектив, долетела до магазина, – ушла и просила передать, чтоб ты ждала ее в девять в баре на виа Кавур».

Кавур, сумбрур, Субурра – злачная улица прошлого, от которой аполлонический Август решил отгородиться огромной стеной. В этой Субурре, то и дело проваливаясь в фантазии о событиях во Фьюмичино, я выглядывала Лавинию. В каком именно баре? (Ланча Марио должна встретиться на километре Х с машиной телохранителя.)Так в каком же баре? Их тут было несколько. Или, может, в энотеке? То и дело мне казалось, что Лавиния, будто далекие горы, маячит на горизонте. Мелкие по сравнению с ней людишки быстро исчезали из поля зрения, а ее фигура все неподвижно выглядывала из тьмы, чтоб потом при приближении либо раствориться в ней, либо, уменьшившись, оказаться кем-то другим.

С иглицей да вербеной Вала и орхидеей Марио в руке, я избороздила улицу взад-вперед от форумов до вокзала (телефон молчал, что бы это значило?), в конце концов оставив орхидею в одном из баров, вдруг убоявшись ее имени, почему-то превратившегося для меня в Orca dea – богиню людоедов. А огородные кустики Вала я подарила женщине, которая сама пыталась подвизаться ночной цветочницей. Вполне симпатичные букеты, я всегда старалась купить. Через несколько лет она начнет просить милостыню, уже не прибегая к уловкам. Сколько людей скурвилось за эти годы… Француженка, которая гуляла с овчаркой у площади испанцев, а потом приучила ее держать корзинку. Как-то мы разговорились. Она путешествует по миру, и когда не получается заработать преподаванием языка, чуть ли не в шутку собирает себе на ужин. За несколько лет из девушки она превратилась в мегеру. Видно, колбасило мадемуазель похуже Евы во время изгнания из Рая, раз она так быстро сдурнула лицом, вот только пес ее не тянул на Адама. Почему-то мы перестали здороваться.

Со стрелкой на музейных шерстяных штанах даже в жару старик, который так долго держался и стойко ходил кормить котов в августе, когда все штатные кошатники разъезжались, торчал теперь в очереди среди иммигрантов и бездомных в бесплатную столовку. Она тоже закрывалась в августе, и он коротал время на скамье из травертина, делясь с голодными котами последним, а они, полусвященные в этом городе существа, помогали ему и в беде не изменять традициям: трапеза предполагает веселую компанию.

Вечерами, дотащившись из своей Мальяны, баба Джина-балерина, прикрыв горб шалью, с трудом чуть приседала и дрыгалась, взмахивала маленькими руками под запись, подключенную к усилителю. Она была одной из достопримечательностей ночного Трастевере, наравне с рестораном, в котором осыпали посетителей смачной руганью, с небритыми поэтами, пишущими в рифму о любви и пьющими из горла, негритянкой, гадающей на ракушках, и надо отдать ей долг чести, в самом деле баба Джина умела веселиться, вертеться и вертеть вокруг себя мир. У нее было три нижних зуба, горящие глаза и шавочка-найденыш, которая служила ей оправданием: «У меня десять кошек и не меньше собак, я кошатница, борец за права животных. Видели меня по ю-тубу и Интернету? Я повсюду, все про меня пишут, в метро некоторые узнают, я и в фибстере есть, но я не стала настаивать на правах, и вот приходится так зарабатывать, чтоб обеспечить своих зверушек. Знаменита, но бедна», – рассказывала она с достоинством потесненной звезды. Получив мелочовку, Джина успевала на последний трамвай, чтоб добраться до остановки ночного автобуса. Иногда приставала к прохожим погадать по руке: «Твоя мама сегодня не очень, позвони-ка ей. Не ешь цикорий, у тебя проблемы с печенью», – наставляла она, повторяя всегда одно и то же, сгибаясь с каждым годом все больше, пованивая и уже не узнавая тех, с кем недавно свела дружбу.