Аппендикс

«Задавака, подлиза, сноб», – решило юношество, когда школьником после проверки на крепость Кристиан уклонился от присужденного ему хулиганами и второгодниками звания главаря. Да как же так, судачили они, уклонился? Разве не был он и сам второгодником, разве слава его семьи не гремела, перелетая за пределы их района? Слухи о причинах неожиданного отказа пошли до того нелепые, что с ним в конце концов перестали общаться. А Кристиан был настолько сосредоточен, что того и не заметил. Его странная способность подолгу оставаться на одном месте, пребывая в какой-то пустоте, ни о чем, как он сам уверял, не думая и никого не слыша, – происходило ли то на уроке, или когда мать рассказывала ему о своей молодости, или же сестра поверяла тайны девичьего сердца-мохнатки, – родными была расценена как еще один знак. Может, и правда в Кристиане дремал святой или хотя бы будущий семинарист? – пришло однажды в голову Филомене, заставшей своего отпрыска за необычным занятием. Уткнувшись подбородком в грудь, мальчик ковырял пупок в тот момент, когда прямо за его спиной то гремел, то затихал в напряженной стратегии футбольный матч и все нормальные люди уже приросли лицами к экранам или, в худшем случае, продолжали свою стряпню на кухне для тех, которые приросли. Наконец Филомена решилась поговорить со священником. И вот уже на Пасху в праздничной одежде братства Кристиан красовался в процессии среди взрослых мужчин. Его родственники уверяли потом дона Эразма, что, несмотря на постное выражение лица, мальчик старался изо всех сил совпасть с длиной взрослого шага.

Дон Эразм был весельчаком, мастером игр и выдумок на всяческую малышовую возню. До холодка в животах и жара в груди, до пунцовых щек и блестящих глаз умел он заворожить мальчишек историями о святых и чудесах, да вот только Кристиан почему-то не пришелся ему по сердцу. Хотя в ребенке ясно угадывался силач, которому однажды можно было бы доверить почетное право несения на плече маккина[121], пастырь, как ни старался, не смог различить в нем будущего Христофора. А ведь никогда прежде не было замечено за доном Эразмом подобной холодности. Он и сам не мог дать ей объяснения. Однако когда подростком Кристиан был вовлечен средним братом в кровавое нападение на клан враждебного босса, святой отец не переставал корить себя и даже забросил на время салочки и футбол.

После этой запечатлевшейся надолго в памяти обитателей района перестрелки старший брат по счастливому совпадению был отправлен туда, где уже томился отец. Вымаливая у святого Петра особождения мужу и сыну, Филомена не забывала поблагодарить небесных заступников и за такую экономию времени. Для ее среднего сына, увы, требовались теперь совсем другие молитвы. А Кристиан по малолетству был отпущен и нанялся в порт. Тут-то и поползли уже забытые было слухи о Фефé, и отец Кристиана на редких свиданиях перестал смотреть сыну в глаза.

А может, и не только поэтому судачили о Кристиане. Поступил он, конечно, некрасиво, отказавшись не только продолжить дело брата, но и отомстить его обидчикам, однако куда поразительней была картина, представшая одним ранним утром Тото, верному товарищу старших Эспозито. В первые секунды он вообще счел ее наваждением. И правда, как можно довериться собственным глазам, которые вздумали отразить юного отпрыска славного семейства, самостоятельно заходящего в полицейский участок в обществе весьма дружелюбного, предлагающего ему к тому ж угоститься сигареткой инспектора? Предательство Кристиана, впрочем, не было доказано, и пырнули его ножом лишь однажды, да и вообще не за это. Свободу воли у них уважали все. Кристиан на удивление выжил и поступил в школу карабинеров. После такого матери оставалось, понятное дело, лишь умереть. Но если б не боль из-за гибели среднего сына, втайне, вопреки логике и приличиям, она почила бы счастливицей: ведь ни у медперсонала, ни у соседок по палате новая профессия Кристиана никакого отторжения не вызывала, а кое-кто взирал на Филомену-мать чуть ли не с восхищением. Вручив своему лечащему врачу доставшийся ей от сына красочный календарь внутренних войск с воинами в парадной форме, она отошла на следующую ночь. Только в больнице и было впервые замечено, что улыбки Филомены оставляют слабые зазубрины света на предметах и лицах, и если что-то и поражало потом чувствительных людей в Кристиане, то именно эти следы материнских растерянных лыбочек, будто еле различимые царапины на новой покрышке.