Аппендикс

Шустро разобрав наши пальтишки и сапоги, окружавшие печку, в молчании мы стройно прошли через всю территорию и вышли за ворота. До этого официально мы оказывались за ними лишь дважды. В первый раз весной, когда нас сводили в кино и мы видели, как парни с девками лущат семечки и катаются на качелях-лодках, а потом теплым летом, когда в белых рубахах с начищенными пряжками мы шли, чтобы возложить цветы к Могиле неизвестного солдата.

Выход за территорию всегда был событием, но на этот раз идти пришлось недолго. У обшарпанной пятиэтажки стоял старый грузовик, в котором обычно возили дрова и картошку, и горстка народу. Двое женщин изо всех сил держали вырывающуюся девочку с распущенными длинными волосами. Они плакала и кричала, что ее не пускают к маме. Все были уже в шапках, кто-то даже в валенках, а на ней была только футболка и красная, как рябиновый куст, юбка.

Я, да и никто из нас, никогда не видел, чтобы кто-то так убивался. Ей было лет двенадцать, и она была чуть старше нас.

На двух табуретках возвышался гроб. Его я тоже видела впервые. Он был не таким страшным, как гроб на колесиках, но то, что в нем лежала тетя Римма, которая больше не принадлежала себе, хотя вчера еще ходила и дышала, как мы, и с которой у нас теперь было столь же общего, сколько, например, с камнем или куском коры, было страшно. Теперь еще более худая, чем всегда, под красивым белым, в кружевах, одеялом, в белом чепце и с повязкой под челюстью тетя Римма, без какого-либо выражения на бледном лице, лишь тенью принадлежала к нашему прошлому и не имела никакого будущего. Ее настоящим были сейчас мы, этот грузовик, кричащая девочка и наше свидетельсво ее коренного отличия от всех нас.

Во время обедов и ужинов через проем кухни, не вглядываясь, мы угадывали ее долговязую, сутулую фигуру в летнем ситцевом платье в цветочек, с журавлиными босыми ногами в стоптанных тапках. Вечно хлопотала над сковородками и котлами и, кажется, ни разу не заговорила с нами та тетя Римма, но что-то вроде улыбки трогало ее тонкие губы, когда мы просили добавки или гул и эхо восторга наполняли столовую при объявлении «макарон по-флотски».

Как могло с ней случиться такое? Зачем она позволила навязать на себя эти глупые вещи? Наверное, об этом и кричала, скрежетала и рычала девочка.

Женщины тихо переговаривались, качали головой, хватаясь за щеки, девочка билась в хватке двоих. Училка, отделившись от остальных, велела нам построиться парами и сделать три круга вокруг табуретки. Две нянечки побежали поправить тете Римме одеяло. Хоть и под одеялом, она лежала опять в тапках, только в белых.

Куда ее теперь денут? – думалось мне.

«Прощайте, детки, прощайте!» – встав за гробом, оправляя на тетиримминой голове чепец и тихонько кивая нам ею, нянечка всплакивала. Девочка наконец вырвалась и побежала в нашу сторону, но женщины снова заловили ее. И теперь она в бешенстве выкручивала длинные белые руки, брыкалась длинными, как у тети Риммы, ногами и мотала светлыми волосами. Двое мужчин у грузовика взяли доску и понесли ее к гробу. Они встали в головах и ногах тети Риммы и накрыли ее крышкой. Девочка орала и, подогнув ноги, повисла на руках взрослых. Женщины причитали. Над всеми нами висело серое, скучное небо, и я вспомнила, что глаза еще живой тети Риммы были такого же цвета.

Обед, после того как нам сообщили, что борщ – это последнее блюдо, приготовленное тетей Риммой, прошел вяло. Воспиталка упрекнула, что тетя Римма любила нас, заботилась, а мы, может, даже забывали сказать ей спасибо.

В тот вечер мы сразу затихли, хотя, судя по скрипу кроватей, все еще долго не могли уснуть. Утром привели новую повариху, а в обед Жанка заявила про череп.

– Ну, значит, она нам его из узилки и добудет, – отрезала Маринка, и все, конечно, поняли, кого она имела в виду.

– Оссподи, девочки, ну зачем я туда пойду, что вам там нужно-то?

– Тетя Валя, а вы обещайте сначала, что поможете и никому не расскажете.

– Так я-то что? Попросите сами у тети Зины, если там что-то ваше.

Валечка насторожилась. В ноябрьские праздники в школу не ходили, и воспитатели оставляли нас почти без надзора, но на дверях подвальной комнатушки, где хранились наши чемоданы с тремя сменами одежды и где днем штопала и латала наша узильщица Зина, ночью висел замок, да и не собиралась Валечка нарушать правила.

– Тетя Валя, ну пожалуйста, а иначе мы поверим в то, что про вас говорят! – Ленка была просто хамлом, у них в детдоме не было никакого представления о приличиях.

Валечка села, даже плюхнулась на стул.

– И что ж вам такое говорят-то? Что они еще говорить вздумали?

А говорили нам и в самом деле немало. Вот только недавно одна из ее заядлых врагинь добавила в копилку: «А эта некая известная вам особа была полюбовницей фрица».

Падение нашей Валечки, подтиравшей за врагом не из-за голода или страха казни, а из-за чего-то такого, что описывалось в ответах одной героини в стишках про черный чемодан, было непереносимо.