Аппендикс

Вообще-то мне нравился Алеша Санников. Один раз мы встали за огромную открытую дверь, и он приблизился к моему лицу так, как еще ни один мальчик до него, если не считать того, который, когда мне было пять лет, – но об этом уже было просто смешно вспоминать, – обнял меня, когда мы смотрели мультики в больнице, и позвал вместе посидеть на горшке. Из вежливости я согласилась, но так и не смогла его полюбить. Потом, примерно год назад, был Ленька Стуков, и мы смотрели друг на друга из боксов, между которыми размещалось еще два других. В одном из них жил мальчик-инвалид со своей мамой. У него была огромная голова и маленькое скелетообразное тело. Голове было лет четырнадцать, она хныкала, мама кормила ее с ложечки. Но мы с Леней смотрели только друг на друга. Такие долгие, жгущие взгляды я потом уже никому не смогла послать и ни от кого выдержать. Несмотря на Алешу, Леня по-прежнему оставался моим избранным, просто к нему прибавился еще один. У Алеши глаза были голубые, а у Лени – черные, с длинными ресницами. Ну разве тут можно выбрать и сравнивать? Я вспоминала, конечно, только тех, с кем у меня были взаимные отношения. Не стоило, например, больше думать о Сережке, которого я обещала любить когда-то всю жизнь, хоть он и не обращал на меня внимания. Тогда моя подруга Катя убеждала меня отказаться от обещания: «Ну как же? Он же писается, он украл у воспитательницы ручку»… Прошло всего полтора года, и я уже чувствовала себя свободной. Как же быстро забывались сильные чувства! Были, конечно, и отношения наоборот – когда добивались меня: один мальчик даже вырвал мне клок волос за то, что я не хотела с ним танцевать. Но то, что происходило с Алешей, было первыми настоящими отношениями. В углу, за дверью он коснулся губами моей щеки. Не совсем так, как было надо и как я где-то видела, к тому же длилось это прикосновение только секунду, но между нами не было никакого расстояния. Вне расстояний мы сделали что-то такое, что лучше было скрывать. Может быть, даже от себя самих. Когда Крестного отца поставили еще раз, он пригласил меня, и мои вытянутые руки на его плечах напряглись, как провода с током. Я ощущала, как они дрожали. Мне хотелось, чтоб этот танец закончился поскорей или никогда не кончался.

Может быть, психованность, которая концентрировалась тогда в столовой, придала нам смелости, и в тот же вечер мы нагрянули в узилку. Тетя Зина, подслеповатая, вечно склонившаяся над шитьем, жалела Жанку, и, пока она и еще несколько девчонок отвлекали Зину расспросами, загораживая полки, Галка долезла до верха и сбросила мне суконный мешок от обуви. Возможно, Череп ждал в нем конца праздников и приезда начальства для разбирательства, а может, няньки решили пока не доносить на нас и припасали Череп для каких-то своих целей. Ясно было лишь, что рано или поздно его хватятся.

Ночью под одеялом у Маринки я заглянула ему в глаза. Он изменился. Выражение лица стало четким и грустным. Если б не характерный чуб, я бы подумала, что передо мной кто-то другой. Кто-то, кажется, даже знакомый, но только не тот, кто был раньше. Да и история, которую он решил нам рассказать, совсем не походила на предыдущие.

«Жила-была девочка, – начал Череп. – Она была очень красива. Той самой красотой, которая свойственна всем девочкам, когда они смотрят в свои глаза в отражении и не могут оторваться. Когда улыбаются себе нежно и загадочно и понимают, что они прекрасны так же, как весь мир, который их любит.