Аппликации

Когда по тексту либретто уносят в ад сиротского Дон Жуана, всегда разда-

ется кашель и непременно в партере, ему подносят записку: «Владимир, по-

верьте, рано», и он получает по вере, и всё неродное близко. Вот так протянешь

руку, погладишь свою недотыкомку, выключат свет, где шуба, не читки требу-

ют здесь, ну будешь, как дети, плакать, но голос уже не тот, получится слиш-

ком грубо, второй режиссер не любит, когда здесь разводят слякоть. Владимир, поздно уже, в пистолетах испорчен порох, ну даже приставишь к виску, а он за-

молчит угрюмо, актеры наводят тоску - уронят на сцене ворох, потом собирают

у всех на виду, акварельная ветошь ГУМа. Владимир, поздно уже, без четвер-

ти десять скоро, пора отпустить суфлера, хотя бы до первой будки. Владимир, возьмите драже и вялые незабудки, нет, я говорю любя, какая там тень укора.

Просто возьмите их и идите за тридцать земель, овации - это скучно, я уж до-

слушаю как-нибудь, наша привычка - сила, я ни о чем в этой жизни вас, кажет-

ся, не просила, но если окажемся в следующей где-нибудь, где докучно трам-

ваи звенят по брусчатке воскресной и вас уже не раскрыть, тянете время из всех

пустот, хоть что-то да обретете, не думайте, как повезло нам с вами совсем не

быть, разгадку вчерашней тайны найдете на обороте.

Кипарисовое

масло

33

Море эгоиста

Леночка думает: «Сын мой первый, это не верблюжата, это не плюшевые

медведи, зайцы или кроты, это досадное заблуждение или уже расплата, да, вот и всё, ребята, как мне приснился ты. Как я тебя кормила своею плотью, чи-

тала «Рейнеке-лиса», читала вывески магазинов готового платья, ты мне гово-

рил: «Успокойся, мама, покой принесет мелисса, я протяну тебе руку в холод из

пустоты». Леночка думает: «Мальчик мой маленький, что тебе здесь не спится, нужно ли торопиться выйти на свет из тьмы. Это скорее горлинка, помнишь, та-

кая птица, мы ей поставим клетку, воду, зерно, не мы – кто-то другой здесь хо-

дит вечером, хочет играть стакатто, милая мамочка, руки отнялись и больше их

не поднять». Леночка думает что-то и хмурится виновато, прежде чем ставить

точку, ровно выводит «ять».

34 Море эгоиста

Хрустальный дворец, роман в письмах

Мария Ильинична, вот еще случай на железной дороге – я вышел на станции

вам безымянной купить полфунта халвы, приехать к полудню, закончить с блок-

нотом спор, и мой Бог в залоге, и в каждой торговке копеечной долго таитесь вы.

Я отрицаю ваше присутствие и говорю «не верю», рельсы закончатся, что неизбеж-

но, как чудо, когда-нибудь. Вы говорите мне: «Кто, как любовь, подобен этому зве-

рю – ты же в его горсти, поэтому просто будь».

Аркадий Сергеевич, поезд ушел без вас, я хотела остановиться, но по инерции

речи текут по шаблону вспять. Я бесподобно глупа – надо было всё начинать с безу-

словно пустой страницы, а когда пространство заполнится, всё начинать опять.

Мария Ильинична, мой голубчик, трудно держаться роли, как далеко заводят

рифмы – и за версту молчим. Я отрицаю ваше присутствие в форме фантомной

боли и уезжаю на воды в четверг в мой четвертый Рим. Предполагаю, что ваше имя

станет последним словом, которое мне удастся плохо произнести. Самому себе в

назидание в мире моем весомом я храню его каплей ада в чужой горсти.

Аркадий Сергеевич, имя мое фонетически безнадежно, а если выбросить глас-

ные, вовсе не суждено сделать небывшим то, что избыточным сделать можно, но

все это слишком грустно и рядом бокал «Перно».

Мария Ильинична, редко ко мне доходят дурные вести, но если доходят, я их пре-

вращаю в нечто для малых сих. Помимо прочего говорю вам – всё-таки будем вместе, иначе зачем написан этот глупейший стих, иначе зачем отвечаете – в страсти марать бу-

магу горите, сгораете, но в невозможности вам сгореть есть нечто высокое, что равно-

ценно страху, и дверь открываете только на щелочку, мир – на треть.

Аркадий Сергеевич, коли назвались груздем – сидите смирно, а я поливаю

вас радостью, мир и покой дарю из духа противоречия. Скоро приедем – Смир-

на, и вы на песке мне напишете вечное “I love you”.

Куда занесло нас с вами – за краем земли погода не балует нежностью и не пе-

Хруста

стует тонкий вкус, но льный

нас окрыляют сюрп ризы такого рода и прячем в коробки с

двойным перекрытием тощих муз. А вот еще случай на станции – Неточка просит

папу достать ей зайчонка белого из-под колес и привезти из заморских стран два

локтя тройного драпу, двенадцать сушек, «и что-то будет?» - вот в чем вопрос.

дворец, роман

в письмах

35

По По

Лигейе было тринадцать лет, она сидела в шезлонге, читала “Cool”, отме-

чала тенденции будущего сезона, мимо прошел человек с газировкой, отвесил

поклон, а в долге, так же как в чувстве, нет ничего хорошего – время оно ее за-

ставляет глядеться в портреты, последняя остановка, вот, мол, какой я художник

– душу твою приветил, в раме застыв, потом повернусь неловко, образ уснув-

шей в шезлонге девушки должен быть бел и светел. Вот мы сидим в черном зам-

ке, задрапированы в стиле antique, играем в переводного скучными вечерами, иногда в окно стучат скитальцы, неверующий Фома (поправляю бантик на ко-