Аппликации

робке твоей, моя девочка), кто-то пребудет с нами. Вот Агасфер, господин По-

горельский, из Малороссии пишут – слепок твоей руки расходится по подписке, твой нерожденный портрет на каждой скатерти вышит, нет, пора вскрываться, в романе одни описки. А он лежит затылком вверх, исследуя мостовую, дума-

ет – если всё это сон, ей было бы двадцать восемь, и можно было открыть окно, увидеть ее живую, не заключенную в раму, но мы ведь не просим, осень была

достаточно вызывающей скуку, от аллергии скончались все мои персонажи, так-

же их тараканы, вот мы сидим в черном замке и думаем – мы другие, когда нас

ранят, мальвазия капает прямо на стол из раны. Вот мы из простоты неслыхан-

ной машем тебе, Лигейя, облик твой осязаемый скатертью обескровля, голо-

сом и душой мы будем тверды, жалея только свою мальвазию – здесь прохуди-

лась кровля.

36

По По

Отплытие на Цитеру

Мы засыпаем меж Харибдой, Сциллой, своей душой, без вечности посты-

лой, все рифмы – только нищий полусон. Но ангел унесет твои тетради, скрипя

крылом (всё это – Бога ради), тебя оденут в пурпур и виссон. Вот одеянье со сле-

дами сажи, когда мы говорим, что персонажи едят себя и потчуют гостей, крупи-

ца соли в прописи буквальной, как прямота молитвы поминальной, и мы стра-

шимся вида их костей в своей тарелке. Что тебе дичиться, здесь вечерами греет-

ся Жар-птица, и яблоки зеленые в костер она по старой памяти бросает, но жар

ее так быстро угасает (а дальше две страницы текста стер доброжелатель). Во-

дится пушнина в моих садах, и умирает Нина Заречная (еще пять унций в нос).

Об этом говорить совсем не просто, классифицируй все болезни роста, потом

гордись – ты это перенес и стал прочней, хоть и слегка простужен. Перебирая

все свои пять дюжин, любуясь ими и смотря на свет, нельзя поверить, что лю-

бовь проходит, и в винной лавке ангел колобродит, и ничего прочнее смерти

нет.

Отплытие

на Цитеру

37

Нелегальный рассказ о любви

Мой отец познакомился с Бродским в шестьдесят девятом в тамбуре поезда

«Северодвинск-Ленинград», разговоры о резанном и переснятом, еще по соле-

ным опятам, и чудесное рядом, внутри запечатанный ад. «Открой эту шкатулоч-

ку, милый», - не говорит Надежда, а просто выводит смыслы, отточенные вну-

три, но кто ее будет слушать, разве какой невежда, не начитанный в мифоло-

гии, всё бесполезно, три сильней эти знаки препинания, ластик мой переживет

любая синица, с тех пор как синицы кормят меня, я пишу всё то, что взбредет

кому-то на ум, я смотрю в эти плотные лица, и жизнь, конечно, не поле, а про-

сто болото вброд. Я познакомилась с Бродским совсем при других обстоятель-

ствах, чем-то довольно схожих – заглянула соседу в автобусе через плечо. Если

бы это было на улице, толпы других прохожих (хотя какие там толпы, ни скольз-

ко, ни горячо). Если бы этот сосед в автобусе был наблюдателен, косоглаз, кла-

дезь вкуса, знаток изящной словесности, скучающий интроверт, можно сказать:

«Давайте сойдем, вот тут по пути Таруса, всё совершается к лучшему, ад запеча-

тан», конверт я оставляю тебе, вся жизнь уместилась где-то, и не холмы, а обо-

чины нам освещают путь, бедному Йорику трудно лепить из себя поэта – видят-

ся сны, но совсем не дано уснуть.

38 Нелегальный

рассказ о любви

Коричное дерево

Мой любимый писатель Крусанов не встречается с читателями в Крыму, только в Доме книги на Невском, в особенно пасмурный день, пятницу или суб-

боту, одновременно вы пишете разные тексты, себя я теперь не пойму, как дан-

ность, приму с трудом, и попадая в ноту, мысли себя кем-нибудь, кто варит ему

борщи, выбирает ему галстуки в тон рубашки, нет, галстуки он не носит, мир

как свое представление просто ищи-свищи, дальше было мартини, очень те-

плое, prosit. Как вы уже догадались, это роман о любви, которой нет в совре-

менных книгах, Елтышевым достались мощи святой Евгении – лучше, чем ты, живи, совершенствуй себя, становись алфавитно проще. Мысли себя каракати-

цей, ползущей на новый фуршет, рядом булки с цукатами и изюмом, мой люби-

мый писатель Крусанов мне передаст привет и поедет дальше в карете с ливрей-

ным грумом. Мысли себя семицветным цветиком, это его подъезд, вот он отсю-

да выйдет и бросит тебе монету, я вас узнала, сир, никто ведь тебя не съест, бу-

дете дальше скитаться вдвоем по свету, и в каждом имперском городе ярмарка

в красный день, и как же тебе не лень сочинять ему песни летом, какие там пес-

ни – мелкая дребедень, он купит свирель и тоже умрет поэтом. Мой любимый

писатель Крусанов станет однажды стар, недочитанные романы свои возвратив

на полку, а вы знаете новость – из пистолета, как Анна Мар, и в кадило добавят

негашеную карболку.

Коричное дерево39

Бессердечная Аманда

На живую нитку шьют на этом «Мосфильме» - судьба не прочней турнюра, в последней реплике все метастазы в Горки, городки, репейники, выходцы из

себя ничего не читают, хмуро, что ты ищешь, дура, и старый виконт в замоги-

лье с последней корки пыль сотрет фланелью - мадам Рекамье когда-то носила

шали, но овчинка не стоит выделки – всё попадает в строфы, мы читали вдво-