Апраксинцы

— Не хотите-ли купить? по случаю достались….

— Что купить-то?

— Тише-съ, услышать могутъ, глубокомысленно замчаетъ коцавейка. Вотъ часики-съ.

Показываетъ изъ-подъ полы часы съ отломаннымъ колечкомъ.

— Часы?

— Тише пожалуста-съ. Ужь дешево отдамъ-съ.

Многіе любятъ покупать случайныя вещи, да и вещь, показанная изъ-подъ полы, кажется всегда лучше, нежели она есть на дл, и господинъ начинаетъ торговать часы.

Эти-то личности и принадлежатъ къ классу пролетаріевъ; сегодня они продаютъ башмаки, завтра часы, доставшіеся по случаю, посл завтра мдныя кольца, которыя выдаютъ за золотыя, перстни съ хрустальными брилліантами и прочія, говоря языкомъ апраксинцевъ, атуристыя вещи. Постояннаго жительства эти люди, большею частію, не имютъ; день они занимаются торговлею и присутствуютъ въ кабакахъ, впрочемъ подчасъ не прочь заняться и карманною выгрузкою на гуляньяхъ, а ночью упокоиваютъ свою бренную плоть на трехъ-копечномъ ночлег въ притон всхъ праздношатающихся темныхъ личностей, на снной, въ дом Вяземскаго; въ томъ дом, гд полиція каждый мсяцъ арестовываетъ десятки личностей, не только что неимющихъ законнаго вида для прожитія, но даже непомнящихъ родства.

VIII

Первыя дв недли великаго поста кажутся удивительно долгими, ежели-бы было можно, такъ-бы и понукалъ время; но за то какъ наступила третья, то недли такъ и бгутъ, четвертая, пятая, шестая, смотришь и седьмая. И на Апраксиномъ живо промелькнулъ великій постъ. Попостились апраксинцы, поговли, подмрили товары. и наступила страстная недля. «Шесть дней до праздника, считаютъ они, пять дней», и уже начинаютъ покупать яйца для окраски.

Канунъ великаго праздника. Десять часовъ вечера. Семейство и молодцы Таратайкина сбираются къ заутрени. Дв его дочери, пухленькія двушки, одваются въ своей комнат; он силятся осмотрть себя въ небольшомъ зеркал и не могутъ ршиться, какіе платочки надть имъ. на шею, голубые или розовые. Самъ Таратайкинъ сидитъ въ зал на диван и читаетъ святцы. Изъ кухни пахнетъ жаренымъ; тамъ мать семейства съ кухаркой вынимаетъ изъ печи окорокъ.

— Ахъ, я окаянная! вскрикиваетъ вдругъ хозяйка и начинаетъ плевать. — Забывшись, взяла, да и лизнула палецъ, а онъ у меня въ жиру былъ.

— Ахъ, грхъ какой, матушка Анна Никитишна! замчаетъ кухарка, — пополощите скоре ротъ-то водой, а то право не хорошо.

— Мама, дай мн кусочикъ! говоритъ стоящій около хозяйки маленькій сынишка.

— Гршно, душенька, отвчаетъ мать; попъ ушко отржетъ!

Устрашенный такимъ наказаніемъ, ребенокъ не проситъ боле скоромнаго, а только облизывается, глядя на жирный окорокъ.

Куличи и пасха давно уже приготовлены и лежатъ на стол; уже назначенъ и мальчикъ, который понесетъ ихъ въ церковь для освященія. Запахъ скоромнаго кушанья проникъ и въ молодцовую, и пріятно щекочетъ ноздри молодцовъ. Одинъ изъ нихъ, чтобы какъ-нибудь сократить время и не думать о скоромной д, сидитъ въ углу и тихонько напваетъ «пріидите, пиво піемъ новое», другой выдвинулъ изъ-подъ кровати свою сокровищницу — сундукъ и вынимаетъ изъ него праздничную одежду. Сундукъ молодца вещь замчательная; на видъ онъ не великъ, но чего, чего тамъ нтъ. Первое, что бросается въ глаза, это картинки на внутренней сторон крышки. Все это, по мр пріобртенія, наклеивалось въ продолженіе нсколькихъ лтъ. Здсь и картинка съ конфектъ, дама въ розовомъ плать и желтой шали танцуетъ польку съ кавалеромъ въ малиновомъ фрак и зеленыхъ брюкахъ, и товарные ярлыки съ стрляющими изъ луковъ купидонами, и тисненыя изъ золотой бумаги изображенія зврей — украшеніе товара, и посреди всего этого изображеніе какого-то полководца, скачущаго по головамъ своихъ солдатъ. Въ самомъ сундук лежатъ: блье, новая пара платья, галстукъ, псенникъ, балалайка, порт-сигаръ (отчасти какъ вещь запрещенная), колода картъ, флаконъ духовъ, отзывающійся лавендулой, банка какой-то лекарственной мази и помада. Въ углу отдльный ящичекъ, тутъ помщаются: куски съэкономленнаго сахару, мятныя лепешки, деньги (вещь запрещенная, письма родныхъ, и между ними, обернутая розовой ленточкой, любовная цидулка отъ дульцинеи, съ надписью: «лети письмо отсерца прямо другу маему вруки.»

Часу въ двнадцатомъ весь домъ, не исключая и Анны Никитишны, былъ уже одтъ и еще до звона отправился въ церковь. Таратайкинъ, какъ лицо, уважаемое въ приход, былъ проведенъ съ семействомъ за ршетку, всталъ на клиросъ и легонькимъ баскомъ плъ съ дьячками пасхальный канонъ. Кончилась заутреня, вс пришли домой; хозяинъ перехристосовался съ молодцами, обмнялся съ ними яйцами и слъ разговляться. Молодцы все еще стоятъ въ комнат: они ожидаютъ выхода хозяйки и хозяйскихъ дочерей, чтобы съ ними похристосоваться. Въ смежной комнат слышно шушуканье. Анна Никитишна уговариваетъ дочерей выходить въ зало христосоваться съ молодцами; т не хотятъ.

— Катюша! Наташенька! ступайте, видите они дожидаются. Ужъ это день такой, вс христосоваются.

— Да мы, маменька, пойдемъ, только съ Гаврилой цловаться не будемъ, онъ такой пересмшникъ.

— Да ужъ нельзя, и съ нимъ надо…

— Ну, разв только одинъ разъ, заключили он условіе и вышли.