Апраксинцы

— Да оставь, братецъ, право не до того! замчаетъ другой молодецъ, и въ молодцовой снова водворяется тишина; только старшій приказчикъ Афанасій Ивановичъ, подарившій Пашеньк сахарное яйцо, ходитъ изъ угла въ уголъ, да обдумываетъ свой предстоящій великій шагъ жениться на ней.

Приготовлялись молодцы идти къ хозяину; приготовлялся и хозяинъ принять ихъ. Съ какою-то серьезно таинственною миной раскрылъ онъ въ зал ломберный столъ, поставилъ его къ окну и разложилъ на немъ книги и старинные съ обломанными косточками счеты. Для большей важности и торжественности Таратайкинъ расчесалъ и припомадилъ бороду, надлъ новый сюртукъ и осдлалъ свой носъ круглыми очками въ толстой серебряной оправ.

Все готово. Дверь въ спальную заперта на ключъ; любопытство домашнихъ удовлетворено не будетъ. Таратайкинъ вошелъ въ молодцовую. При вход его молодцы повскакали съ мстъ и встали въ почтительную позу, то есть спрятали руки за спину.

— Афанасій Иванычъ, пойдемъ-ка со мной! сказалъ онъ и вышелъ.

Старшій приказчикъ послдовалъ за нимъ; молодцы переглянулись: они въ первый разъ слышали, что онъ назвалъ его по отечеству.

Пришедши въ залу, Таратайкинъ слъ за столъ и подвинулъ къ себ счеты.

— Садись! проговорилъ онъ приказчику.

— Покорнйше благодаримъ, Василій едоровичъ! — постоимъ.

— Садись же, братецъ.

Афанасій прислъ на кончикъ стула.

— Слава Богу, торговля еще не такъ худа, какъ я полагалъ, началъ Таратайкинъ.

Фраза эта повторялась въ каждое омино воскресенье, въ продолженіе двадцатилтняго хозяйствованія.

— Точно такъ-съ! отвчалъ Афанасій, крякнулъ и погладилъ бороду.

— Въ прошломъ году у тебя за мной осталось вотъ сколько.

Таратайкинъ приблизилъ указательный палецъ къ счетамъ и отдлилъ нсколько косточекъ, но цифры не сказалъ; приказчикъ взглянулъ на счеты и проговорилъ:

— Точно такъ-съ…

— За этотъ годъ я теб кладу вотъ столько.

Опять отдлилось нсколько косточекъ.

— Покорнйше благодарю-съ! отвчалъ приказчикъ, всталъ съ мста и поклонился.

— Садись! По книг ты забралъ у меня вотъ сколько. Видишь, осталось вотъ сколько…. Да ты, братъ, Афанасій Иванычъ, теперь пожалуй богаче меня. Хе, хе, хе! засмялся онъ и посмотрлъ въ глаза приказчику.

Афанасій улыбнулся.

— Теперь бы теб только жениться! Что, я думаю, подумываешь?

— Конечно, Василій едорычъ, что же весь вкъ бобылемъ маяться: должно и о судьб подумать. Ужъ это такъ самимъ Богомъ устроено.

— Что говорить! ну, а невста есть на примт?

— То есть и есть, Василій едорычъ, и нтъ-съ.

— Какъ же такъ, а я теб посватать хотлъ. Что же-съ, посватайте! и Афанасій улыбнулся;

Ему было пріятно, какъ коту, которому пощекотали за ухомъ. Онъ понялъ къ чему клонится дло.

Хозяинъ не замтилъ этой улыбки.

— А за ней, братъ, вотъ сколько приданаго!

Таратайкинъ отдлилъ нсколько косточекъ съ тысячной линейки и прибавилъ къ жалованью Афанасья.

— Я больше ничего не желаю: мы люди маленькіе!

— Пять тысячъ кром тряпокъ. Ты братъ ее знаешь: не знаю только нравится-ли она теб?

Молчаніе.

— Я, Василій едорычъ, имю виды на одну двушку и очень он мн нравятся; только не знаю, отдадутъ-ли ее мн, повелъ дло приказчикъ. Онъ уже понялъ, какъ нужно дйствовать и приближался къ цли.

— А можетъ и отдадутъ, почемъ знаешь; попробуй? «Попытка не пытка, спросъ не бда!»

— Вы меня, Василій едорычъ, можно сказать, съ-измалтства знаете. Крохотнымъ парнишкомъ изъ деревни къ вамъ привезенъ, и вотъ теперь, почитай, безъ трехъ годовъ двадцать лтъ выжилъ; оно, конечно… я не говорю… но все-таки… во всякомъ случа…

И Афанасій запутался.

— Это точно, что и говорить!

— Теперича, можно сказать, я всегда о вашемъ здравіи Бога молю, и уваженіе, значитъ, и почтеніе всегда душевно… И Анна Никитишна, можно сказать, была мн второю матерью… Теперича, значитъ, Наталья Васильевна и Катерина Васильевна, вс, значитъ, на моихъ глазахъ выросли… именно хоть бы и объ Наталь Васильевн сказать… я бы душевно…

И снова запутался Афанасій. Онъ все еще не могъ ршиться просить себ въ жены Наташеньку, хотя уже давно ршился на это и планъ совершенно созрлъ въ голов его, недаромъ же онъ большими шагами расхаживалъ по молодцовой. Минуту длилось молчаніе, Таратайкинъ побарабанилъ пальцами по стулу и началъ.

— Вотъ что я теб скажу, Афанасій Иванычъ! я теб сосватаю невсту. Хочешь жениться на моей Наталь, а я тебя не обижу, все что сказалъ, будетъ твое?

Онъ указалъ на счеты. Афанасій тяжело вздохнулъ, какъ-будто только сейчасъ внесъ въ пятый этажъ куль овса. «Слава Богу, самъ предложилъ!» подумалъ онъ и началъ:

— Я, Василій едорычъ, отъ всей души радъ, и самъ имлъ намреніе, но смлости не имлъ. Я, Василій едорычъ, для нихъ, для Натальи Васильенны, готовъ богъ-знаетъ что сдлать, только я не знаю, пойдутъ-ли он за меня, — вотъ у меня борода-съ и все эдакое… конечно, можно подстричь…

Голосъ его сдлался печальнымъ.

— И не балуй! Я потому и отдаю ее за тебя, что ты не лодырь какой-нибудь, не щелкоперъ, а человкъ какъ есть. Что, съ бритымъ-то рыломъ нешто лучше? А на счетъ Натальи не сумлвайся: сказано выдамъ, и выдамъ. Ну, теперь, будущій зятюшка, поцлуемся.

Они обнялись, приказчикъ отеръ съ глаза что-то въ род слезы.