Апрель

САША. Господин председатель, чтобы мои убеждения о необходимости террора выглядели наиболее полно, я должен сказать и о тех последствиях, к которым, па мой взгляд, должно привести русское общество развитие террора. Это настолько необходимая часть моих объяснений, что я прошу дать мне возможность высказаться до конца.

ДЕЙЕР. Нет, нет, сказанного вполне достаточно. Мы уже уяснили себе причины, приведшие вас к настоящему злоумышлению.

САША. Вы должны выслушать все мои причины.

ДЕЙЕР. А для чего? С какой целью? Вы что же, собираетесь оправдываться перед нами?

САША. Все, что я говорю здесь, я говорю не с целью оправдать свои поступки с нравственной точки зрения и доказать политическую их целесообразность. Я хотел только показать, что наша борьба была неизбежным результатом существующих условий, существующих противоречий жизни… Такое объективно научное рассмотрение причин возникновения террора, как они ни покажутся господину прокурору странными, будет все-таки гораздо полезнее, чем одно только негодование… Господа судьи! Известно, что у нас в России дается возможность развивать умственные силы, но не дается возможности употребить их на пользу служения родине. И тем не менее среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданны своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свои убеждения. Таких людей нельзя запугать ничем!

Он сел. Тотчас, порывисто поднявшись со своего места, ему протянул руку Пахом Андреюшкин. Крепко пожал. Обнял за плечи. Сзади тянулись Осипанов и Генералов. Шевырев нервно косил потерянным, бегущим взглядом. Остальные сидели неподвижно, опустив головы.

— Опять эти рукопожатия? — закричал Дейер, перегнувшись через судейский стол. — Прекратить немедленно!.. Пристав, куда вы смотрите? Наведите порядок!

— Я сделаю все, чтобы о вашей речи узнали на свободе, — успел шепнуть Саше на ухо Осипанов. — У меня, кажется, есть возможность…

А Мария Александровна Ульянова вдруг почувствовала, что тягостное, гнетущее состояние, пришедшее к ней в начале защитительной Сашиной речи, неожиданно начинает ослабевать. Она вроде бы уже простилась с сыном. Перед ее мысленным взором возник рядом с Сашей Илья Николаевич — порывистый, молодой, восторженный; она вспомнила Пензу и тот год, когда они познакомились с Илюшей, и Нижний Новгород, где родился Саша, — крутой волжский откос. Заволжье, широкие заливные луга, и Илья Николаевич на краю откоса с маленьким Сашей на руках…

И в ее сознании вдруг начали соединяться тот далекий, молодой, восторженный Илья Николаевич и сегодняшний Саша — строгий, ясноглазый и почти совершенно незнакомый ей молодой мужчина, открыто и бесстрашно говоривший всем этим расшитым золотом сенаторам о своих взглядах и убеждениях.

Илья Николаевич и Саша все ближе и ближе придвигались друг к другу, рядом возник Володя, потом Митя, и, наконец, все четверо соединились вместе, будто все они были частями единого целого, разъединенными на некоторое время непредвиденными обстоятельствами, а теперь снова соединившимися.

— Какой он глубокий и мужественный, — говорил сбоку шепотом Песковский. — Из таких выходят герои, праведники, титаны… И как жалко, что все это выясняется в судебном зале, за решеткой…

Мария Александровна, не выдержав, заплакала.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

— Суд идет!

Шум в зале. Движения на скамье подсудимых… Первоприсутствующий Дейер шествует медленно, важно. В затылок за ним — Окулов. Остальные идут гурьбой, без соблюдения чинов и званий.

— По указу Его Императорского Величества Правительствующий Сенат в Особом Присутствии для суждения дел о преступлениях государственных…

…Саша вспомнил добролюбовскую демонстрацию.

Семнадцатого ноября 1886 года исполнялось двадцать пять лет со дня смерти Добролюбова. В студенческих кружках Петербурга решено было отметить эту дату. Предполагалось отслужить панихиду на могиле Добролюбова на Волковом кладбище.

Аня и Саша подъехали к площади перед кладбищем на конке.

Огромная толпа студентов колыхалась около чугунной ограды. Ворота на кладбище были закрыты. Густой наряд полиции преграждал путь участникам панихиды.

— Господа, в чем дело? Почему не пускают?

— Пристав говорит, не велено.

— Кем не велено?

— Слишком многого вы хотите от пристава.

— Пускай пропустят хотя бы с венками…

— Господа, надо же что-то предпринимать! Нельзя же, в конце концов, мириться и с этим наглым произволом!

Несколько человек отделилось от общей массы и двинулось к распоряжавшемуся нарядом полиции приставу.

— Господин пристав, позвольте отслужить панихиду по умершему.

— Нельзя, господа, нельзя. Запрещено.

— Кто же может запретить панихиду?

— Не могу знать. Не приказано.

— Но это же чудовищно! Это же настоящее варварство — вмешиваться в религиозные чувства!

— Ничего, господа, в другой раз помолитесь.

— Нет, это неслыханно! Средневековье, инквизиция! Господа, надо прорваться силой!

— А ну, осади назад! Иванов! Петренко! Примечай зачинщиков!